Клод-Анри Гриньон
(1894-1976)
Начиная с 1933
года пять романов, которые получат ярлычок «классический», выходят один за
другим: «Человек и его грех» (1933) Клода-Анри Гриньона, «Мено – сплавщик леса»
(1937) Феликса-Антуана Савара, роман Лео-Поля Дерозье «Наёмные из Гран Портажа»
(1938), о котором мы коротко рассказали в предыдущем номере «Квебекских
Тетрадей», «Тридцать акров» (1938) Рэнге и «Пришлец» (1945) Жермэны Гевремон.
Эти пять романов имеют одну общую черту – все они говорят о прошлом Квебека.
Романы Гриньона и Гевремон рассказывают о квебекской деревне, роман Савара – о
том, как сплавляли лес в 18 веке в период Завоевания, Дерозье повествует о
пушном промысле, бывшем тогда основным экспортом Канады в Европу, а Рэнге – о
земле, как наследстве. Все они безусловно «почвенники», но и реалисты, потому
что в их романах ни деревня, ни земля, ни даже католическая вера видятся не
через розовые очки патриотического идеализма и романтизма, а во всей
неприкрытой наготе пороков и нищеты. Всё это прочитывается как конец эпохи,
закат, упадок и т.п. Все пятеро писателей используют реалистический, а порой и
натуралистический стиль изложения, и деревня у них нисколько не притягательна,
а скорее наоборот.
Сегодня мы
поговорим о творчестве Клода-Анри Гриньона и о феноменальном успехе его романа
«Человек и его грех», который переиздавался более двенадцати раз, послужил
основой для радиопостановок, которые шли несколько раз в неделю с 1939 по 1962
годы. Расширенный вариант романа был следом экранизирован: телесериал «Чудесные
истории Северных Лорантид» – 418 чёрно-белых серий и 61 серия уже в цвете, по
тридцать минут каждая вплоть до 1970 года! Три варианта романа в виде
полнометражных фильмов вышли на большие экраны, последний в 2002 году, а
телекомпания Радио-Канада с 2016 года работает над новой версией телесериала и
за четыре сезона создала более сорока эпизодов.
Но прежде
несколько слов о самом Гриньоне. Его имя при крещении было Южен-Анри Гриньон,
он родился в деревне Сент-Адель в Лорантидах 8 июля 1894 года. Его родители не
были простыми крестьянами. Доктор Вильфрид Гриньон послал сына в Монреаль, в
колледж Сен-Лоран, но Южен проучился только два года и классического
образования не получил. Отец впоследствие сам преподавал ему то, что считал
нужным. Южен увлёкся чтением, а как известно «чтение – лучшее учение».
Некоторое время
Гриньон служил мелким клерком в Монреале, ходил на работу, что-то там делал, но
в то же время строгал стихи и рассказы; он
стал членом Монреальской литературной Школы, увлёкся журналистикой, сотрудничал
с прорвой газет и журналов, а вскоре стал ответственным за литературные
страницы журнала «Вперёд!» и ежемесячника «Сельскохозяйственный бюллетень».
Свой первый роман
«Секрет Линдберга» он опубликовал в 1928 году. 20 и 21 мая 1927 года Шарль
Огюстэн Линдберг совершил первый беспосадочный перелёт из Нью-Йорка в Париж на
борту «Духа Святого Луи». В августе-ноябре Клод-Анри Гриньон лихорадочно
работает над рукописью. Кое-что придумывает, кое-что черпает из газет, но в
основном размышляет, скажем так, на пустом месте, используя всё, что ни
подворачивается под руку, чтобы наспех заполнить пару сотен страниц: от
психологических портретов, от отношений между матерью и сыном, от привязанности
к детским воспоминаниям о родных местах до полунаучных сведений о метеорологии
и о кипучей жизни больших городов. Для Гриньона Линдберг предстаёт своего рода
Колумбом, открывающим небо. Конкретно о Линдберге в этом романе-биографии –
едва ли страниц пятьдесят: подготовка к полёту, конструкция самолёта, сам
полёт, трудные атмосферные условия, буря над Ньюфаундлендом, вид Ирландии
сверху, приземление в Париже, чествование героя и возвращение в Нью-Йорк.
Я упоминаю об
этой откровенно слабой книге исключительно для того, чтобы сделать более
контрастным появление главного романа Гриньона пять лет спустя. Этот роман
знают в Квебеке все. Ну, хотя бы понаслышке. Кто-то видел фильм, кто-то слышал
употребление имени Серафима в переносном смысле, в значении «скряга», кто-то
сожалел о какой-то девушке, как о Дональде... Это я об иммигрантах. Молодые
квебекцы знают о творчестве Гриньона тоже очень приблизительно, но пожилые, так
называемые бэби-буммеры, почитают Клода-Анри, как старшего брата.
Успех романа
«Человек и его грех» объясняется отчасти оригинальностью главного персонажа,
который ни в малейшей мере не похож на героев у почвенников. Серафэн Пудрие
воплощает тип скупца в духе Гарпагона из пьесы Мольера или папаши Гранде из
«Человеческой комедии» Оноре де Бальзака. Он не земледелец, он не осваивает
новых земель. Для него земля – коммерческое предприятие. Ему не нужны дети,
«дети, знаете ли, стоят не дёшево», он сделал свою жену Дональду рабочей
скотинкой «ничтожней служанки», и он держит всех жителей деревни на привязи,
потому что они все его должники.
Изначальная
интрига романа, пока он не превратился в радиоспектакли и телесериалы,
чрезвычайно проста и, строго говоря, на роман не тянет. Повесть от силы, а так
– новелла, не больше. Всего пять персонажей: Серафэн, Дональда, Алекси и
Бертина, старшая дочь Алекси, наконец, Лемон, должник. Мельком – кюре Родэн,
мельком – доктор Сиприен и Артемиза, дородная жена Алекси. У этого Алекси –
шестеро детей, ему самому сорок с лишним лет – вдвое больше, чем Дональде; в
Колорадо он никогда не был, правда, сплавлял лес по Заячьей реке. Короче, можно
забыть о любовном треугольнике, который невесть откуда взялся в начале телеромана
и в последней экранизации режиссёра Шарля Бинаме. В романе нет ни Отца Овида,
ни Биду, ни Базиля Брошю, ни кюре Лабеля, ни Деревянной Ноги, ни нотариуса
Лёпотирона, ни... понятно, что Гриньон, потом всю жизнь эксплуатировавший эту
тему, сочинил множество второстепенных персонажей, и получилась обширнейшая деревенская
сага.
Но вернёмся к
интриге. Интрига романа держится на двух действиях: первое – Серафэн ростовщик.
В 1890 году в церковном приходе Тербон чуть не все должны Серафэну изрядные
суммы. Однажды к нему является некий Лемон и просит ссудить ему 100 долларов,
потому что его застали с молоденькой девушкой, а сам он почтенный отец
семейства; это такой скандал, который в ту пору мог стоить ему отлучением от
церкви, а это значит – полный крах любых его начинаний: никто не станет
работать с ним, его семье придётся уехать настолько далеко, насколько возможно,
но слухи всё равно доползут и всё повторится. Ситуация аховая, родители девушки
хотят 100 долларов (сумма по тем временам да ещё в деревне совершенно
неслыханная!), чтобы замять это дело. Серафэн соглашается дать ему взаймы 100
долларов, но требует, чтобы тот привёл в залог двух чистопородных коров.
Серафэн знал, что было самым дорогим в хозяйстве Лемона. Естественно, Лемон не
мог расплатиться и коровы достались Серафэну.
Другой двигатель
романа – отношения между Серафэном и Дональдой. Серафэн, о прежней сексуальной
жизни которого Гриньон ничего не говорит, давно положил глаз на Дональду, когда
она была ещё девчушкой. Он, что называется «запал на неё», когда они бок о бок
собирали клубнику, так поразила его белизна кожи девушки и её крепкие груди не
по годам развитые. Он полюбил её, но так грязно, что даже не стал разбираться,
откуда, из каких недр его нечистой души явилось это чувство. Постепенно, он
убедил себя, что только Дональда должна стать его женой. Когда ей исполнилость
двадцать, он женился на ней. Самому ему в то пору было уже сорок.
Не прошло и года
с момента свадьбы, как Серафэн уже пожалел, что ввязался в это дело. Он
позволил себе подчиниться импульсу, стал в некотором смысле «должником»
Дональны, а в этой роли он себя не мыслил. Жена «стоила» ему, а этого он не
любил.
Плотские желания, которые он столько времени сдерживал,
вдруг нахлынули, поднялись в нём, как тина в разливе реки. Но Серафэн не дал им
себя одурачить, не дал им смягчить его сердце, затуманить его разум. Он со
скрупулёзностью ростовщика расчитал во что может ему обойтись эта
разнузданность плоти, смекнул, что милая и нежная Дональда Лалож может стоить
ему целое состояние, может вконец разорить его. И он сражался с собой, со
своими желаниями и побеждал, побеждал уверенно, превращая свою жену в существо
ничтожнее служанки; он обращался с ней как с домашней скотиной.
Он решил
отказаться от интимной близости с ней:
Один только раз, единственный, он овладел ею, жестоко,
силой, но потом наотрез отказался, чтобы она родила ему сына, наследника,
которого она жаждала всею душой.
- Я не люблю детей, - сказал он ей, засыпая.
В другой раз он
открылся ей:
- Ты знаешь, дочь моя, дети, если рассудить, стоят
слишком дорого.
Серафэн дурно
обращался с Дональдой и она боялась его. Он бил её за малейшую провинность,
достаточно было пустяка, чтобы он вспылил. Показателен эпизод со старой
соломенной шляпой, которую давно пора было выбросить. Дональда ею вощила полы.
Да как же можно шляпой? В уме ли она? Видать лень было сходить за соломой! О
дальнейшем легко догадаться... Почему Дональда вышла за него замуж? Как знать. Может
быть потому, что Дональда была сиротой.
Когда Дональда
серьёзно заболела, Серафэн не стал торопиться звать доктора. Он оттягивал и
оттягивал, пока Дональду кондратий не хватил. Серафэн при этом почувствовал
«лёгкую печаль». Он нашёл в сарае гроб, который был сделан для ребёнка, который
по счастью выжил, а достался ему в качестве залога.
Серафэн и Алекси поставили гроб на землю рядом с усопшей.
Двое молодых людей помогли им уложить в гроб несчастную Дональду. Гроб был
маловат. Серафэн согнул трупу ноги в коленях, надавил на тело так, что
подбородок уткнулся в грудь. Потом они поставили гроб на козлы (...) положили
ей на грудь крестик и среди всхлипываний и жалоб собравшихся баб, приладили
крышку. Колени мешали закрыть гроб, скупец навалился на крышку, послышался
хруст костей.
Смерть жены в
каком-то смысле «освободила» Серафэна и позволила ему всецело предаться пороку
стяжательства:
Серафэн, сидя за столом, думал о том, что будет завтра, о
деньгах, которые он сэкономит, о том, какой он может получить барыш, обо всех
будущих ссудах и о выплатах, о возможных и даже невозможных сделках. Его нутро
ликовало. Его страсть, более красноречивая, чем звёздное небо, более ёмкая, чем
пространство, наполняла его сердце, при этом всё, что могло дать течь, было
тщательно и наглухо заткнуто, точно паклей, и для образа Дональды уже не было
ни малейшего уголка в его душе.
Он вернулся в
счастливое своё холостятское существование:
Я буду жить один и так, как мне нравится. Бедная
Дональда. Она, конечно, была полезна, но и убытков от неё было однако ж! За
один только год, что мы прожили вместе, она мне обошлась в 15 долларов, только
она одна, однако! Так долго продолжаться не могло. А теперь, когда я один, этих
расходов уже не будет.
Денег у него
скопилось уже немало, Дональды не стало, она из дома не выходила и таким
образом стерегла богатство. И вот тут в сердце Серафэна поселился страх, что
его обворуют. Это стало его навязчивым видением. Он повсюду таскал с собой
кошель с деньгами, спал с ним. Но однажды всё рухнуло. Одна из коров, которые
он заполучил от Лемона, увязла в реке. Похоже, что кто-то нарочно сломал ограду
и она смогла выйти «на волю». Алекси помогал Серафэну вытащить её из реки. Но,
когда они сумели вызволить несчастное животное, на обратном пути Серафэн
увидел, не поверил глазам, потом убедился, что горит его дом. Он побежал сломя
голову, совершенно обезумев, бросился в огонь. Алекси не смог остановить его.
Куда там! Скупец сгорел заживо. Наутро его нашли на пожарище, в кулаке
несколько зёрен овса и золотая монета.
Гриньон не
слишком ломал себе голову, создавая героя романа: персонаж отвратительный,
порочней сатира, он напоминает отрицательных героев «народного романа» в
средневековой Франции. Если бы только жадность и манигансы по облапошиванию
соседей, нет, герой этот настолько гадок, что не может вызвать ни толики
сочувствия. Какое может быть сочувствие к человеку, который скабрезно
размышляет о старшей дочери соседа, пока жена его агонизирует в комнате рядом:
Серафэн наблюдал за ней краешком глаза, починяя ремень
сбруи. Такая ладная баба – как праздник в доме. Такого он никогда не
чувствовал, как если бы в его жилах потекла свежая бурлящая кровь. Глаза
Серафэна помимо воли его возвращались к величественному крупу Бертины, к её
крепким играм и ляжкам под короткой юбкой, прелести, которые она не могла
скрыть. А её грудь, самая красивая во всём белом свете, полная, корсет едва
сдерживал её. Никогда прежде желание на захватывало скупца с такой силой.
Сладострастие, древнее сластолюбие, которое он сдерживал столько лет, неужели
оно одолело его? Неужели ещё чуть-чуть и оно задушит его в объятиях плотского
наслаждения?
Запретив себе совокупляться со своей женой, он
тем страстней стал относиться к деньгам и трём мешкам с овсом, он там прятал
свои сокровища: ничто не могло удовлетворить его лучше, чем перебирание купюр и
золотых монет. Это удовольствие в одиночку было сродни мастурбации, его
отношение к деньгам было в значительной мере сексуальным. Пока жена умирала, он
позволил себе это удовольствие:
Он поднялся наверх с трепетом в сердце. Его три мешка с
овсом и его кошель ждали его там. Взбодораженный заботами и очумев от
вожделения, он просидел в своей секретной комнате дольше, чем того хотел.
Конечно,
центральная тема романа – скупость и стяжательство. Это – если не вникать, но
стоит присмотреться и сразу становится видно, что сексуальность в романе
занимает тоже весьма значительное место. Серафэн, Лемон и тот же Алекси,
словом, все мужчины в романе не могут сдержать своих сексуальных импульсов.
Если оставить в стороне Серафэна, если не принимать в расчёт очевидный грех
сладострастия у Лемона, и посмотреть на степенного Алекси[1].
Ему нравится Дональда, очень нравится. Но вот она умерла. Во время бдений у
тела[2]
Алекси поднялся в комнату Дональды, лёг в её кровать и позволил себе такую
грёзу:
Опьянение охватило его, воздух был пропитан благовониями,
слышалась музыка. Легче облачка он витал в бесконечной весне, над полями в
цвету с Дональдой вместе, простоволосой, которая дарила свои спелые губы
клубничкой яркому медовому солнцу.
Что не может не
удивлять, так это мастерство Гриньона, который каким-то чудом сумел убедить
всех и вся в консервативном обществе 1930-х годов, что его роман трактует тему
стяжательство, когда он целиком пропитан сексуальностью настолько откровенной,
что она граничит с натурализмом. Возможно потому этот роман не был запрещён
цензурой, что его окончание носит исключительно морализаторский характер. Порок
повержен, кара сурова, смерть – это вам не игрушки, а сгореть заживо ради
бумажек и золотых кругляшек – это не фунт изюма. Но всё же, какая смелость!
Очевидно и то,
что роман этот написан нарочито примитивно, что в нём гротеск вытесняет всё
прочее: персонажи все утрированы донельзя, они карикатурны; жестоковыйный палач
и беззащитные жерты, деньги и секс, какой-то всечасный макиавеллизм и в конце
такая откровенная мораль – типичный народный роман. Теперь понятно, почему этот
роман стал таким популярным. Заметим ещё, что в 1936 году Гриньон написал целую
книгу «Уточнений к роману «Человек и его грех»», в которой он объясняет, как
создавался роман, как определились его персонажи, что им предшествовало и что в
конечном итоге получилось. Ещё одно, хотя и лишнее, доказательство популярности
романа.
Очевидно ещё и
то, что роман «Человек и его грех» Гриньон написан небрежно, стилистически
слабо, нет у Гриньона писательского взгляда, проникающего в психологию
персонажей, каковой мы найдём в романе его кузины Жермэны Гевремон. Более того,
сборник рассказов «Дезертир», который вышел годом позже, уже откровенно
почвеннический, а рассказ, давший название всему сборнику, призывает к тому же,
что и романы Дамаза Потвэна «Останемся дома!» (1908) и Альфреда Муссо «Мираж.
Роман на злобу дня» (1913).
Этот сборник тоже
имеет подзаголовок «и другие рассказы о земле», хотя большинство рассказов
говорит о городе и его пороках. Что именно? Откроем книгу и пройдёмся беглым
взглядом по рассказам, собранным в ней.
Дезертир
Изидор Дюбра,
уступив настояниям жены и дочери, продал землю и переехал в город. Надо
сказать, что какой не самый близкий знакомый обещал найти Изидору жилище и
работу ему, его двум дочерям и сыну. Но город очень скоро разочаровал семью
Дюбра: его дети нашли работу, но за нищенские деньги, а сам он оказался не у
дел. Дом, в котором они поселились, был препоганый. Жена и дети первое время в
городе наладились жить на широкую ногу, а Изидор топил свою тоску в вине.
Деньги, которые он выручил за землю, таяли на глазах. А тут случился Кризис,
стало вообще невмоготу. Прошёл год, Изидор по случаю вложил остаток денег в
ресторан. Два претендента на руку его дочери сцепились между собой. Изидор
вмешался, ударил одного и случайно... убил. Семь лет тюрьмы. Мораль ясна: не
следовало продавать землю; в городе ничего хорошего нет.
По следу
Проспэр Лёпэн был
лесным бродягой, подрабатывал на лесоповале, охотился. Но вот он женился и со
своей женой поселился на окраине деревни. Он охотится, но проще было бы сказать
браконьерствует. Нужды не знает, но чувствует себя несчастным, потому что в
деревне его не любят, а за его тёмные делишки даже презирают. Однажды он
обнаруживает, что кто-то украл зверя из его капкана. Он идёт по следу и выходит
к делянке, которую начали было обрабатывать, да бросили. Лёпэн решает, что он
закончит начатое и будет (честно) работать на этой земле. Жена всем сердцем
принимает это его решение.
Последний шанс
1889 год, к
северу от Монреаля. Жан-Жан Уэлет отправился в Колорадо на поиски счастья,
потому что земля, которую он унаследовал, оказалась бедной и дохода не
приносила. Время от времени он посылал семье какие-то деньги, понимая, что
выжить на это никак нельзя. Тем временем его жена, дети и несколько человек,
которых она наняла, расчистили участок в тридцать акров, купили коров и овец.
Прошло пять лет, Уэлет вернулся, чтобы забрать свою семью в Штаты, но каково
было его удивление увидеть, что его семья процветает, что все долги выплачены.
Разумеется, он решает остаться.
Цветы гвоздики
Жители
Сен-Маргерит с интересом посматривают на Тусэна Лоншама. Он выращивает
гвоздики. Похоже, что у него много денег. Он часто ездит в Монреаль. Он со
всеми любезен, но вежливо избегает разговоров о целях его поездок. Народ
судачит, придумает множество прелюбопытных версий. Когда Лоншам умирает, то выясняется (к вящей досаде
читателя), что недалеко от Монреаля племянник Лоншама владеет землёй, которая
позволяет ему и дядюшке жить в достатке.
Победа Виргилия (поэт)
Иохим Дюрсоль, 70
лет, осознаёт, что больше не может работать на своей земле. Он решает её продать.
У него есть сын, который учится в Монреале, чтобы стать врачом или нотариусом.
Самым неожиданным для читателя образом Дюрсоль бранит и едва не проклинает
своего сына, когда тот говорит отцу, что хочет вернуться и культивировать
отцовскую землю. Доходит то того, что сын становится батраком у соседа-фермера,
чтобы понять, как надо возделывать землю. Проходят недели и старик Дюрсоль
начинает жалеть, что так обошёлся с собственным сыном. Разумеется, он принимает
решение сына и отдаёт ему свою землю.
Примирение
Фортюна Булар
должен был уйти в город на заработки, потому что отец отдал землю старшему
сыну. Некоторое время у Фортюна всё валится из рук, но в конце концов он
женится и становится плотником. Жизнь налаживается, парень он работящий. Он
смог даже купить себе автомобиль «Форд Т». Тут, увы, случился Кризис, и всё
полетело в тартарары. Он потерял всё, что имел, и даже задолжал. Пришлось ему
обратиться за «вынужденной помощью». Однажды августовским вечером к нему пришёл
агент из комиссии по колонизации земель и предложил ему участок леса в
Темискамэнг. Правительство оплачивает переселение и даёт 600 долларов на первое
время. Жена и дочь тоже подписывают контракт. Булары разбивают лагерь, начинают
валить деревья. Так проходит зима. По весне вместе с другими поселенцами они
корчуют пни, приготовляют землю под посев. Как-то вечером стучится к ним
незваный гость, в котором Фортюн узнаёт своего старшего брата. Он продал
отцовскую землю, занялся коммерцией, прогорел, стал контрабандистом, погорел и
вот теперь странствует, попрошайничает. Тут между братьями происходит
примирение, прежние обиды забыты, они будут работать вместе, а потом старший
брат купит участок по соседству и т.д.
Простенько.
Подобных книг было довольно много. В качестве примера можно привести роман Мари
Лё Франс «Одинокая река» (1934), в котором рассказывается очень похожая
история, но несколько подробней, об освоении земель в Темискамэнг. Автор –
женщина, она и говорит от имени женщин, но смысл тот же. Мы можем вспомнить на
ту же тему «Лорантийские рассказы» (1919) брата Мари-Викторэна (см. «Квебекские
Тетради» № 44), рассказы Аджютора Ривара «У нас» (1914) и «У наших людей»
(1918), или «С миру по нитке» (1916) Лионеля Гру.
Гриньон
рассказывает хорошо. Его рассказы энергичны, описания точны и прекрасно
сочетаются с фабулой. Но в своих рассказах он консервативен донельзя. Он без
конца пережёвывает одну идею: земля, земля, земля... В рассказах его негативизм
по отношению к городу так и брызжет. Кризис он предлагает решать единственным
способом – возвратом к земле. Но решение это не экономическое, а скорее
психологическое, моральное.
В сборнике
«Дезертир» мы видим наброски персонажей для романа «Человек и его грех». Например,
Жан-Жан Уэлет из второго рассказа – вылитый Алекси Лабранш. В «Победе Виргилия»
есть персонаж, который потом проявится более выпукло в радио- и
телепостановках. Эти рассказы появились в печати позже, но, возможно, на них
Гриньон набивал руку, возможно, что они были написаны прежде романа. Кстати
сказать, «Дезертир» был первым из радиоспектаклей Гриньона и над сценарием он
работал вместе со своей кузиной Жермэной Гевремон.
Вот фрагмент из
рассказа «Дезертир», и этим фрагментом мы закончин наш разговор о Клоде-Анри
Гриньоне.
Без четверти десять мебель, ящики и чемоданы были
погружены в грузовик. На крыльце осталась только семья. Медор же не хотел
выходить; он метался по кухне, и время от времени слышался его жалобный вой,
такой тоскливый, что прямо сердце разрывалось.
В последний раз Дюбра обошёл строения фермы. Он смотрел
пустым взглядом и ничего не видел. На сердце у него скребли кошки. Ему бы и
хотелось остаться, да мешала гордость. Все смотрели, как прошёл он через двор,
остановился, чтобы потрепать по холке низкорослую гнедую кобылку. Она смотрела
на своего старого хозяина умным глазом. Потом мужик повернул обратно к дому.
Сам не зная почему, он остановился у колодца; заглянул в него – в воде,
гладкой, как зеркало, отразилось вместе с краешком неба его лицо. Он словно
увидел там всё своё прошлое.
Этот уголок земли, который он покидал теперь, показался
ему священным. Здесь он родился, здесь работал в поте лица на унаследованной
земле; от неё получал он сторицей свой хлеб насущный последние пятнадцать лет.
Он не решался спросить себя, зачем он уезжает, зачем бросает свою землю. Зачем
слушал он уговоры своих детей, дочери своей Аделины в особенности. Да и жена
последние месяцы ездила ему по ушам, томилась и горько укоряла его. Зачем
только он уступил, не надо было ему уступать. А теперь уже и поздно.
Дезертир, как мог отмахнулся от этих мыслей, вошёл в
кухню, заложил бруском дверь изнутри, проверил тщательно ли закрыты окна. Потом
вышел через парадную дверь. На фасад дома он приколотил доску с надписью «Земля
на прадажу, вмести с домом. Харошая цена. Обращаца к саседу». После чего он
снял наружную дверь, сделанную из сосновых досок, а на внутреннюю повесил
замок.
- Вот так-то так, - сказал он, обращаясь к кюре Лафону,
который горестно наблюдал за его движениями, не в силах скрыть свою грусть, -
Вот ключи, крестный. Случись что, так ты уж отпиши мне в город, лады?
[1] ни в коем случае не следует
ориентироваться на киноверсию Шарля Бинаме, в которой роль Алекси досталась красавцу
Рою Дюпьи, а надо просто читать роман, желательно первое его издание в
издательстве Тотем Альбера Пелетье. Этот прогрессивный издатель не побоится в
следующем году, т.е. в 1934 выпустить книгу Жана=Шарля Харвея
«Полуцивилизованные», которую тут же запретит церковная цензура, предав автора
анафеме!
[2] Католический ритуал, соблюдавшийся
в квебекских деревнях неукоснительно. О! это отдельная тема, о которой мы
вспомним, когда будем говорить о романе Рока Карье «Война, yes, sir». Терпение, друзья мои.
No comments:
Post a Comment