Почвенники
Мы уже говорили о
великом противостоянии почвенников и модернистов всех мастей в Квебеке. Мы
говорили, что почвенников в начале века было гораздо больше, они были лучше
организованы, у них было больше средств, за них была католическая церковь,
короче...
Подводя итог
почвенничеству, которое началось с поэзии, продолжая традицию патриотического
романтизма, и кроме того дало несколько интересных примеров своеобычной
крестьянской прозы (об этом в следующих номерах «Квебекских Тетрадей»), мы
можем сказать, что три кита почвенничества: патриотизм, близость к земле и
католическая вера держали на себе ту литературную твердь, которая в Квебеке
казалась незыблемой.
Судить об этом
можно по одному только примеру: Зефирэн Мейран, почтенный нотариус и поэт в свободные
часы, когда не было посетителей. Таких «нотариусов» от поэзии было довольно
много. Присмотримся к сборнику стихов Мейрана с говорящим названием «Осенние
снопы» (1906), 110 страничек изданных за счёт автора. К сожалению в то время не
указывали тираж и не было ещё обязательного ISBN. Но таких сборничков уже
выпускалось не мало, об этом мы можем сказать с уверенностью.
Сборник свой
Мейран украсил посвящением «его превосходительству Ж.Э. Робиду, президенту
французского Альянса в Монреале. Затем идёт стихотворение самого Робиду
«Благодарность», и коротенькое предисловие Мейрана, в котором он заявляет:
«Если мне удалось хоть немного привить любовь к отечественной литературе, то
это уже можно считать актом патриотизма.»
Надо сказать, что
этот сборничек – плод поэтических усилий всей его жизни. В нём есть стихи,
например, первое стихотворение «Гимн папе Пию Х» 1860 года! Большинство стихов
посвящено реальным событиям, людям, местам: «Сен-Анн де Бопре», «Alma Mater»,
«Новый год», «Полуночная месса», «Вильфрид Лорье», «Монсеньор Аршамбо», «Папа
Леон XIII» и т.д.
Многие стихи говорят
о явлениях природы и о сельско-хозяйственных работах (какое отношение этот
нотариус имел к сельскому хозяйству – поди узнай, а вот...). И, наконец,
религиозные стихи: «Юноше, который посвятил свою жизнь Богу», «Прощание девушки
со светской жизнью», потому что она решила стать монахиней: «Я молода, но
пусть, прочь от соблазнов мира,// Я жертвую собой, сколь благовонна мирра!»
Уф! И почти всё
написано шестистопным ямбом. Несколько сонетов.
Короче, ничего
неожиданного и тем лучше. Потому что сборник Мейрана как нельзя лучше
иллюстрирует почвенническое, патриотическое направление в поэзии Квебека начала
ХХ века. Кстати сказать, сын Мейрана, тоже нотариус, также занимался
стихосложением. А Зефирэн в 1912 году издал ещё и книжку прозы о своём
путешествии в Европу, своего рода дневник с рассуждениями.
Не могу
удержаться от того, чтобы не процитировать хотя бы одно стихотворение этого
нотариуса. Хотя бы часть стихотворения, потому что они порой занудливо длинны. Да,
вот хоть это, шуточное, ну, или с претензией на шутку:
Истинный Нотариус
Нотариусов орден строг,
Но муза моя вошла в него,
И сколько я не бился, я не мог
Капризницу отвадить, ничего
Не помогало. Зря боялся я,
Что скажет лишнее, сболтнёт
Какую глупость и, хлебнув винца,
Меня ославит, мой прервав полёт.
Она уверенно всем объявила, мол,
Вы здесь достойные ребята хоть куда,
Порядочны и вежливы, ваш стол
Аж ломится от дел, но это не беда.
Что наше ведомство, как гавань для судов,
Что мы противники всех тяжб и всех судов,
Что благодельны нотариусы все
И всем нам светит рай во всей красе!
[…]
Но есть один, он всех опередит
И твёрдостью суждений удивит,
Дела его всегда с шампанским заодно,
А подпись у него – ну, золотое дно!
И он один такой, хоть с прочими в друзьях,
И не отступится от дела ни на шаг,
Всегда во всём находит верный тон,
И средь собратьев по работе – чемпион.
В компании – душа, он любит пошутить,
Умеет к месту рассказать свой анекдот,
Короче, этот господин умеет жить,
И он достигнет тех ещё высот!
Но, главное, что он нотариально строг...
О, Муза, прекрати свой вольнодумный вздор,
Забаве час, а для работы – срок.
Ни одного клиента не подвёл я до сих пор.
Монреаль, 6 февраля 1899.
Надеюсь, это
стихотворение не слишком утомило моих читателей. Но мы продолжим наш разговор о
поэтах почвенниках и обратим наши взоры на настоящих поэтов, на тех, что
фигурируют в учебниках и антологиях, кому посвящены учёные труды. Вот,
например, учёный труд Серафэна Мариона «По следам наших литераторов» (1933). В
этой книге Марион даёт в девяти главах критическую оценку восьми авторам. Две
их этих глав посвящены Луи Дантэну, о котором мы уже говорили прежде. Среди
прочих авторов – Люсьен Рэнье, ушедший из Монреальской литературной Школы в
монахи. Жан Шарбоно в своей книге «Монреальская литературная Школа», говорит,
что Рэнье опубликовал свой сборник стихов после тридцатилетнего молчания. О
Рэнье не часто упоминают в учебниках литературы, но всё же он достоин хотя бы
одного стихотворения в моей антологии
Вот его стихотвореческое кредо:
Рондо[1]
По кругу, несмотря на возраст,
На ржавчину в суставах, я пишу,
Нет – горло полощу, в стихах извечно шут,
На помощь, имена! Вы, сущие, отточенные остро
Приложенные, вы, что плотью облекают остов,
Наречия, и с вами всё совсем не просто,
Глаголы, вам метать каменья из пращи,
А юношам, им суждено выдавливать прыщи.
Мне словари – доспехи, мне цитаты – щит.
А с рифмами вообще такой бардак...
Я вспоминаю Маделон, ту самую, и как
На ней по швам всё платьишко трещит,
Но надо закругляться, рондо, чу!
Лягушка прыгнет в пруд – так я хочу –
И по воде круги...
Вот такое стихотвореньице. Ренье был не
самый плодовитый автор. Мне известен только один его сборник стихов «С жизнью
моею» (1931). И в этом трёхчастном сборнике прослеживаются все основные темы
почвенничества. Но стихотворение, которая я выбрал, хотя бы не про деревню, не
про единую веру, не про отечество. Я бы даже сказал довольно игривое
стихотворение. Кстати, просто для справки, Люсьен Ренье был среди тех, кто
еженедельно собирались у постели Альбера Лозо (см. «Квебекские Тетради № 38). И
ещё одно последнее замечание: количество почвеннической литературы в конце
концов переросло в качество.
Возвращаясь к книге Серафэна Мариона,
скажу, что самым интересным из всех авторов, на которых он направил своё
критическое перо, был, безусловно Гонзальв Дезольнье. Марион говорит о сборнике
Дезольнье «Поющие леса» (1930), но говорит тускло, скучно защищая один только
тезис, сближающий Дезольнье с классиками и запрещающий ему всякий романтизм,
что само по себе проблематично. В конце статьи Марион вообще противоречит себе,
заявляя, что у Дезольнье стиль декламационный, особенно в патриотеческих
стихах, а что есть патриотизм, если не квинтэссенция романтизма?
Поговорим о
Дезольнье в другом ключе.
Гонзальв
Дезольнье (1863-1934) стоял у истоков Монреальской литературной Школы, но его
сборник вышел только когда поэту исполнилось 67 лет. Можно предположить, что
иным стихам этого сборника к этому времени исполнилось лет сорок, а то и
больше. Этим отчасти можно объяснить такое количество юношеских стихов о любви,
если не сказать подростковых.
Книга эта удивит
всякого, кто знает, что написана она была адвокатом, который потом стал судьёй.
По духу – это книга лесного бродяги (coureur des bois) или лесоруба,
или крестьянина. Для большинства стихов фоном служит лес, море, озеро или
сельский пейзаж. Предположительно, этот судья должен был жить в городе, у него
должна была быть некоторая социальная жизнь. Об этом говорят только несколько
стихов, написанных по какому-то случаю, но ничего о городе, о горожанах, ничего
о благородном обществе, в котором этот судья должен был вращаться. Несколько
реминисценций на тему войны, но и они – глазами крестьянина.
Самый типичный
персонаж его стихов – девушка из крестьянской семьи. И что она делает? Подобно
цветку она живёт своей красотой. Её счастье в том, чтобы встретить поэта,
который сумеет воспеть её прелесть. Она ждёт своего трубадура, чей слог изящен,
грациозен и исполнен святой преданности ей:
(...) Вы
помните, сколь были вы прекрасны?
На рыжие пески волна бросалась ниц,
В безумье страсти мы тогда слились,
И сожалели после, но напрасно
Вы помните, сколь были вы прекрасны (...)
И большего
ожидать от Дезольнье не приходится. Время от времени он пишет в духе
Шатобриана, предаваясь романтизму детей лесов, индейцев. Дезольнье романатичен
во всём, в описании природы, в любви, в вере и в патриотических стихах. Природа
у него – божественное продолжение акта творения. Дезольнье ссылается на
Горация, но в его стихих больше от Мюссе и Ламартина. Как, например, в этом
четверостишье:
«Зачем искать, что может
быть прекрасней
Поры, чей пепел не остыл ещё вполне,
Причуда... пусть. Над озером, над полной чашей
Твой аромат летит по ласковой волне.»
Некоторый стихи коротки, пять
четверостиший, другие пространны, несколько страниц, настоящие рифмованные
повести, например, об индейце, который в молодости отличался свирепой
жестокостью, а потом стал проводником для белых охотников. Но в кульминационный
момент он мешает охотнику убить олениху, потому что сейчас это нанесёт вред
природе. Надо прежде, чтобы олениха родила и выкормила оленёнка. А то ещё
стихотворная повесть о шестнадцатилетней невесте, которая посылает своего
жениха сражаться за Францию, длинная поэма, которую завершают вот какие строки:
«Иди и побеждай! Пусть
доблести твои
Во славу Франции поэты воспоют,
Чтоб нас узнали, нас, крестьян из Лорантид,
Чтоб расу нашу чтили там и тут!»
Понятно, что Дезольнье не был великим
поэтом. Ближе к старости он решил оставить по себе след. Средства у него были,
поэтому и том его стихов получился впечатляющий: большой формат, 22 см на 28,
189 страниц, глянцевая бумага, великолепная печать. Находка для библиофила. Ещё
о судье Дезольнье: у него был прелестный дом, 518, ул. Шербрук, и загородное
владение в деревне Аунстик (теперь – часть Монреаля). В этом загородном доме
бывал Неллиган. Там он провёл всё лето 1932 года. На фото, слева направо:
Гонзальв Дезольнье, его дочь Жанетта, Эмиль Неллиган, Мадлэн (Ан-Мари Глезон,
журналистка и писательница) и Камиль Дюшарм, актёр театра «Стелла»:
Гонзальв Дезольнье
всё же прекрасно владел формой стиха. К его чести надо сказать, что, будучи ещё
и журналистом, он в своё время выступил против организованной церковью травли
Анатоля Франса[2]. Обидно,
что имя Дезольнье не фигурирует ни в одной из современных антологий, изданных в
Канаде. В антологии 1966 года под редакцией Ги Сильвестра есть два его
стихотворения и это – последняя публикация его стихов в антологиях. О нём тем
не менее упоминают в учебниках истории франко-канадской литературы, но вскользь
и без энтузиазма.
Мне
хотелось бы вернуть его имя квебекской литературе и дать здесь перевод хотя бы
двух его стихотворений, тех, что фигурируют в антологии Сильвестра.
Утёс Персе[3]
Узкий мыс, осаждаемый с севера волнами,
Собирающий жатву обломков крушений морских,
Место лежбищ тюленей; киты проплывают огромные,
Они дышат фонтанами мощными, шумными, видели их?
Вот и вечер подходит к утёсу приливами бурными,
Что дыру просверлили в скале, всем на ужас и страх,
Но выходят в залив по утру в свете солнца лазурные
Волны вольных стихий, всё искрится и блещет в волнах.
Горделив, одинок и спокоен, когда поднимает прилив
Над камнями солёную тёмную воду,
Он стоит и ещё сотни, тысячи лет простоит,
Будут вечно кружить над скалой и срываться в обрыв
Альбатросы и чайки, и будут в любую погоду
Волны биться о камни... вам слышно, как море кипит?
Полдень в поле
Полдень. Колокол звонит в селе,
И косарь, звон услышав, вдруг повеселел,
Он задумался, к небу он поднял глаза,
Постоял и к берёзе пошёл пейзан
Там в тени лезвие заточить оселком,
Отдохнуть и продолжить работу потом.
Рядом стог, а в стогу там с ребёнком жена
Грудь течёт молоком, и бела, и полна.
Улыбается всё, в небе солнце печёт,
И в спокойствии медленно речка течёт.
И крестьянин себя осеняет крестом
В понимании жизни великом, простом...
Это, я бы сказал, классический пример
почвеннической поэзии. Завершая наш разговор о «малых» поэтах почвенниках,
прислушаемся к голосу ещё одного поэта, женщины, Бланш Ламонтань, которая была
первой поэтессой в Квебеке, публиковавшейся под своим собственным именем, не
прячась за псевдоним. О ней благополучно забыли, хотя в учебниках литературы и
в некоторых антологиях она фигурирует. Надо сказать, что эта поэтесса была ещё
и прозаиком, что она была довольно плодовита, на её счету дюжина книг, из
которых половина – поэтических, что издавала она их довольно регулярно,
примерно одну в три года, начиная с первой «Взгляд из Гаспези» (1913), изданной
по совету Анри Бурасса, тогдашнего издателя газеты «Обязанность» (Devoir). Успех сборника вдохновил Бланш Ламонтань и в
1917 она издала вторую книгу стихов «На наших полях и на наших реках»,
получившую высочайшее одобрение Лионеля Гру.
Если посмотреть только на названия её
книг, то её принадлежность почвенничеству станет очевидной: «Старый дом»
(1920), «Три лиры» (1923), а это – любовь, семья и отечество, «Верное сердце»
(1924) и в том же году «Рассазы и Легенды», «Новая жатва» (1926), «Легенды
Гаспези» с авторскими иллюстрациями (1927), «Моя Гаспези» (1928), «В глубине
лесов» (1931), «В чащобе» поэмы (1935) и «Сон Андре» (1943) детские рассказы.
Можно заметить также, что пик её
творчества приходится на двадцатые годы. Бланш Ламонтань строго следовала
установленному почвенниками Монреальской литературной Школы и одобренному
церковью (в лице Лионеля Гру, который принял действенное участие в творчестве
поэтессы) канону. Поэтому мне не приходится вступаться за честь незаслуженно
забытой поэтессы. Мне не приходится раскаиваться в том, что я отнёс её к числу
«малых» поэтов (рассказ о «больших» ещё впереди).
Но мне кажется, что стоит вспомнить о тем,
что Ламонтань была среди первых феминисток Квебека, что она порвала свои
отношения с Анри Бурасса из-за того, что тот выступал против идеи дать право
голоса женщинам (странно, да, учитывая, что он сам «дал право голоса» тогда ещё
совсем юной, двадцатичетырёхлетней Бланш. Напомним и о том, что она была
националисткой, о чём говорят её газетные публикации.
Но всё же она была поэтом и в своё время
довольно заметным. Вот тексты, которые были выбраны специалистами для
четырёхтомной антологии квебекской литературы под редакцией всеми уважаемого
Жиля Маркотта
Старая тётя
Помню старую деву с седой головой,
Плеск ресниц и движенье бесцветное уст,
Говорила она не спеша, источая покой,
На коленях держа кисти рук, точно розовый куст.
Родилась она в те времена, когда, выйдя к реке,
Речь усопших ты слышал и там, на другом берегу,
Огоньки шабашей мог увидеть и там, вдалеке
Сказки все и легенды рождались в движении губ...
Дева старая знала секреты настоек и трав,
Но боялась раскрыть их, боялась неслышных шагов
И внезапного шума. И, нужный цветок отыскав,
Крест она целовала, шептала молитву без слов.
Тётя старая не открывала дверей,
Если вдруг приходили калики, просили на хлеб.
Зябко куталась в шаль и шептала : «Страшнее зверей
Эти люди, что порчу наводят, и путь их во мгле...»
Мы любили её, несмотря на причуды и страх,
Песни пела она из неведомых прежних времён,
И рассказы её о кикиморах и колдунах
В нашей памяти живы, они – очарованный сон!
Старик и старуха
Сидят вдвоём у огня,
В камине дрова жгут,
И, позы не изменя,
Старик и старуха ждут...
Она, свернулась в клубок,
К земле её клонит век,
У ног её ниток моток,
И спиц остановлен бег.
А он – прямой, точно дуб,
Сидит, в золу уперев
Свой взор, глядит в темноту
За углями знак углядев!...
Упомнят они любовь
И время младое их,
Когда изо всех углов
Лишь тьма взирает на них?
О чём они грезят так
Застыв на стульях своих?
Огонь полыхнёт на углях,
И пламя осветит их.
И вновь на углях огоньки,
Вспыхивают на золе.
И грезят они, старики,
О небе иль о земле?...
Посвящение
Всем моим канадским[4] сёстрам
Сердцем добрым, доброглазым,
Я привет шлю и с почтеньем
Я стихи им посвящаю,
Чтобы ветер от полей нёс
Счастья всем им пожеланье
Моим сестрам доброглазым,
Всем моим канадским сёстрам.
Юным матерям, сиделкам
И послушницам, монашкам,
Тем, кто и на смертном одре
О других переживают,
Всем моим канадским сёстрам,
Добрым сердцем, доброглазым.
В этих стихах – жизненное кредо Бланш
Ламонтань. Её поэзию можно было бы назвать наивной, как есть наивная живопись.
Её сборники говорят о простой жизни, о малой родине, о близости к природе. Чаще
всего это хвалебная песнь, возвеличивание доблестей, празднование, молитва или
мольба. Другими словами – это воплощение религиозной поэзии. Молитвы и мольбы
адресованы Богу, возвеличивания – пожилым людям, а всякого рода восхваления относятся к природе, крестьянскому
труду и т.д. Поэтесса приглашает всех полюбоваться, как всё замечательно
устроено, сколь прекрасна природа, сколь добрым может быть человеческое сердце,
стоит только согласиться безропотно переносить превратности судьбы, а затем
возблагодарить Бога за Его щедроты!
Пой, когда тоска берёт,
Даже если ты отвержен.
Пой! Ведь в песне Бог даёт
Счастье и надежду... Верь же!
[1] Музыкальная форма с повторяющими
темами, как если бы движение по кругу...
[2] Замечательный французский автор,
нобелевский лауреат 1921 года, который пожертвовал свою премию в пользу
голодающих России, о чём не часто вспоминают.
[3] На восточной оконечности
гаспезийского полуострова
[4] Как вариант можно было бы сказать
«квебекским»
