История французской Канады – это история Церкви во французской Канаде.
Таков тезис двух авторов, Пьера Эбера и Патрика
Николя, написавших книгу «Распятая Книга» о цензуре в литературе Квебека
(1625-1919). Цитата, вынесенная в название этой статьи, принадлежит перу Ролана
Уда, который написал в Малом философском журнале (осень 1986) о
Доминике-Сезиасе Гонтье (1853-1917). Гонтье был одним из основополжников,
вернее – теоретиков цензуры в Квебеке. Но не станем торопиться, а поведём
разговор о том, как получилось, что в Квебеке вплоть до самой «тихой
революции», т.е. до 1960 года многие и многие книги оказались под запретом.
Книга Эбера и
Николя – это практически первое серьёзное исследование эволюции цензуры в
Квебеке. Авторы пользовались архивными документами: официальные циркуляры
епископата, письма к приходским священникам, а так же статьи в религиозных
периодических изданиях.
Авторы различают
в цензуре то, что было «предписано», а именно те духовные и моральные ценности,
которыми должны были оперировать священники, и то, что было по тем или иным
причинам «запрещено» (по-французски : prescription et proscription).
Ещё один аспект
книги – автоцензура – пожалуй, самый интересный, ведь речь идёт о том, как
писатели сознательно ограничивали свою речь, чтобы остаться в рамках
дозволенного, и как пытались они сказать больше, чем то, что им позволялось:
докса). Увы, этот аспект раскрыт авторами далеко не полно.
Нас в этой книге
заинтересовала хронология и периодизация цензуры, потому что первый из
рассматриваемых периодов соответствует тому времени, когда возникали и исчезали
одна за другой газеты, а литература была в основном «газетной».
Так вот, первый
период, предцензурный, начинается с идеи планомерной евангелизации индейцев
(1625). К этому времени было запрещено всего несколько произведений: скандально
известный памфлет «Анти-Котон», который был ответом на доктрину иезуита Котона,
бывшего духовного отца и исповедальника королей Франции Анри IV и, тогда ещё не совершеннолетнего, Луи XIII. После убийства Анри IV, иезуиты были косвенно обвинены в причастности к
убийству, потому что убийцей оказался фанат-иезуит. Котон написал и опубликовал
учёное письмо, объясняющее непричастность иезуитов к этому убийству. Но
«Анти-Котон» был написан гораздо задорней и живее; саркастичный и едкий памфлет
был благоразумно запрещён церковью.
В 1694 году
церковь в Квебеке запретила пьесу Мольера «Тартюф», но в общем и целом до 1760
года в Квебеке цензуры как таковой не существовало. Удивляться этому не
приходится, потому что печатных станков в Квебеке не было, а книги привозились
из Франции, где они уже прошли цензуру. Печатные станки появились при
англичанах, тогда же появились первые газеты, которые тогда ещё широко
пользовались свободой слова, муссируя само это понятие. Чтение тогда было
«глубинным», потому что книг было мало и они то и дело перечитывались, не то
что теперь, когда книг столько, что не успеваешь уследить за тем, что выходит в
свет. Население было в большинстве своём безграмотным, умеющие читать читали
вслух. Театр поэтому же развивался быстрее, чем беллетристика. Многие пьесы
оказывались черезчур злободневными, они вызывали недовольство не только
духовников, но и правительства, от которого отцы церкви зависели.
В первые
десятилетия XIX века цензура ещё не так свирепа, но всё
же в 1810 году газета «Канадец» была запрещена, к чему духовенство несомненно
приложило руку, прячась за постановления правительства, а в 1820 и в 1827 годах
два священника, сотрудничавшие с газетами, были отлучены от церкви и лишились
сана. Пока ещё это только азы цензуры, относительно беспомощные, немощные, но
это и опыт, приобретение навыка и убеждения в необходимости «принятия мер»,
своего рода пропедевтика.
Очень скоро
церковные власти организовали систему внедрения своих идей: с основанием газеты
«Церковные Ведомости» (аналогия прямая) в 1840 году начинается период
официальной цензуры. Возникает «Собрание достойных книг», своего рода
приходская библиотека, в которой все книги должны были получить имприматур
священника. Кстати сказать, первый список запрещённых книг был опубликован в
Нидерландах в 1529 году, а затем уже в Венеции, в Париже, и только в 1564 году
в Риме. Сейчас о таком бы сказали «инициатива на местах». Зачем нужен был
контроль за чтением, думается, объяснять не надо. Тем более в условиях, когда
государственная власть находится в руках протестантов, а буржуазная элита
слишком либеральна.
В 1844 году
создан Канадский Институт, общество бесед с канадской молодёжью, что должно
было позволить сразить как внешнего врага, так и внутреннего. При этом
декларировалось, что общество это светское, не имеющее преобладающих убеждений,
будь то национальные или религиозные, не исключающее ни специфических
политических идей, ни каких либо источников информации, согласное принять любую
доктрину с тем, чтобы её сравнить (если только не «сравнять»). Итересно, как
подобное общество смогло получить благословение епископата, который в те же
годы заявлял, что «никому не позволительно быть свободным в своих религиозных и
политических суждениях»?
Пресса, если
только она следовала идеям Папино (следование революционным идеям Франции,
установление всеобщего активного избирательного права, гражданские свободы...»
подвергалась остракизму со стороны Церкви, которая ставила на службу
сиюминутным нуждам свою духовную власть: отказ в отпущении грехов, в церковном
погребении тем, кто противился установленному порядку.
Священники
по-настоящему почувствовали, что у них развязаны руки в последней четверти XIX века. Это время – триумф репрессий. Цензура
свирепствует, пока идут дебаты относительно образования, в том числе и
университетского (1881-1891); в прессе, в связи с процессом, начатым газетой
«Канада-Ревью» (1892-1894); в политике, во время избрания Вильфрида Лорье на
пост премьер министра Канады (1896-1897). Церковь вмешивается буквально во всё,
усматривая везде и всюду источник греха.
Развитие
печатного дела не могло не оказать влияния на отношение церковных институтов к
свободе слова. В начале XX века церковь вмешивается всё активней,
предавая анафеме то и это, всех и вся. Впрочем, авторы книги усматривают в этом
слабость церкви, не называя этот период «золотым веком» цензуры в Квебеке. Их
довод – скорее изворотливость, чем фактически подтверждённое мнение:
инквизиторские меры, рвение церковников, умножающих запреты, доказывает только
то, что в основании своём принимаемые меры были не эффективны; если надо
многожды повторять запрет, значит сам по себе запрет просто слаб.
Последний из
рассматриваемых периодов, 1896-1919, назван «предписанной цензурой» и связан с
социальной активностью в Квебеке начала ХХ века. Всякие печатные выпады против
церкви уничтожаются мгновенно, Церковь создала две Ассоциации – католическая
ассоциация канадской молодёжи и социальная католическая Ассоциации; первая
ориентирована на учащихся старших классов, вторая – на работающих, обе
позволяли направлять умы и регулировать умственную деятельность, душа в
зародыше любое инакомыслие.
Действуя кнутом,
Церковь не забывала и о прянике. Ассоциации подготавливали праздники, писания,
подпитывающие католическое движение, поощрялись призами, печатались в газетах и
журналах, издавались книгами. И всё это, чтобы противостоять изменениям в
обществе, тому энтузиазму, который вызывался театром прежде, а теперь ещё и
кино. И то и другое подвергалось беспрецедентным репрессиям. Церковь подчинила
себе прессу, она курировала издание учебников для школ.
Что ж сказать в
заключении? История Квебека весьма специфична, но и близка нашему сознанию. В
ней нет ничего, что удивило бы нас, к чему мы не были бы готовы. Сравнение
литератур Квебека и России невозможно, если не учитывать исторических
особенностей этих двух стран. Когда-нибудь мы обязательно этим займёмся, а пока
поблагодарим Пьера Эбера и Патрика Николя за прекрасную, серьёзную книгу,
написанную страстно и очень хорошим слогом, которая позволяет нам лучше понять
такое явление как Québécus Sapiens. Книга эта
опирается на богатый фактуальный материал, жаль только, что она – своего рода
эксперимент – не использует другие источники, кроме архивных. Известно,
например, что известный американский сталепромышленник и филантроп Эндрю
Карнеги в начале ХХ века предложил Квебеку построить большую библиотеку в
Монреале, но его предложение было отвергнуто – почему? Почему также
предложенный Оноре Мерсье в 1883 году проект закона о создании публичных
библиотек в Квебеке был принят только в 1959 году, восьмюдесятью годами позже,
чем то произошло в Онтарио? Можно предположить, что это были акты всемогущей
цензуры.
Досадно и то, что
авторы ограничили своё исследовние 1919 годом. Правда, они обещали порадовать
нас вторым томом, рассказывающим о цензуре в Квебеке от 1920 до 1966 года.
Правда и то, что книга их датируется 1997 годом. Прошло уже двадцать лет, а
второго тома нет как нет. Есть правда статья Пьера Эбера в специальном номере
журнала «Голоса и образы» за 1998 год, но только статья, т. сказать наброски,
но не сама книга.
Резюмируем кратко
всё, что было сказано выше. Итак, есть три типа цензуры: предваряющая,
требующая имприматур, запрещающая и карающая (список запрещённых книг в Квебеке
назывался «Индексом») и предписывающая: «читай это!», что подразумевает «не
читай всего остального!». Цензура характеризуется уровнем терпимости, а он
зависит от общественных устоев и ценностей. Таким образом, цензура оказывается
своего рода барометром общественного сознания, реагирующим на всё, что пишется
и издаётся.
Всего интересней
механика «Индекса». Церковь в Квебеке старалась сделать так, чтобы между пером
писателя и типографией был барьер, который всецело находился бы в руках Церкви.
Но развитие средств массовой информации подорвало силы Церкви, ей не хватало
цензоров, чтобы уследить за всем, а то, что предавалось анафеме пост-фактум,
показывало лишь слабость самой Церкви.
Мы поговорим в
своё время о цензуре в Квебеке после первой мировой войны, когда подойдём
вплотную к этому периоду в квебекской литературе.
Мишель Бибо
(1782-1857)
Вот, наконец, мы начинаем разговор о настоящем
квебекском поэте, т.е. не о французе, который приехал, поселился здесь,
возлюбив этот край, возможно, женился и обзавёлся семьёй и практически стал
«местным». Тем более, если он здесь похоронен.
Но Мишель Бибо родился в Монреале, по ту сторону горы, в деревне,
которая тогда уже называлась Кот-де-Неж. Он был одним из девяти детей
Мишеля-Анжа Бибо, земледельца. Родился он 19 января 1782 года. Его мать была
ничем не примечательной крестьянкой, Сесилия-Клеманс Френ.
Мишель Бибо тоже
должен был стать земледельцем, но был он ребёнком болезненным, а потому и
особенно любимым. В ту эпоху детская смертность была велика, чуть ли не
половина детей умирали не дожив и до трёх лет. Можно считать, что Мишелю
повезло родиться таким хилым, но всё же живучим. Был он ребёнком нежным,
любящим мать и боящимся отца, что не удивительно: ведь отец надеялся, что сын
будет ему помощником и уж никак не нахлебником.
Мать настояла,
чтобы дать сыну образование. Известно, что в неполные 18 лет Мишель Бибо
поступил в монреальский колледж Сен-Рафаэль, учился там шесть лет до 1806 года,
получил диплом учителя. В то время не было специализации, учитель должен был
уметь всё, но Бибо всего больше любил преподавать математику (странно, правда,
когда речь идёт о поэте). Он даже издал собственный учебник: «Математика в четырёх частях», написанный
сухо и педантично. Одновременно с преподаванием Бибо сотрудничает с
монреальскими газетами. В 1813 году он становится журналистом в газете «Наблюдатель», а четыре года спустя
вместе с Жозефом-Виктором Делёрмом уже издаёт « Аврору», еженедельную газету, в которой политика соседствует с
околонаучными статьями и литературными произведениями. В 1819 году «Аврора» слилась с «Канадским Наблюдателем», а Бибо стал его редактором. В октябре того
же года Бибо согласился редактировать ещё одну газету «Курьер Нижней Канады», принадлежавшую всё тому же Делёрму. Эта
газета продержалась меньше года, а «Канадский
Наблюдатель» издавался ещё три года. После чего на три года Бибо отошёл от
журналистики, всецело посвятив себя преподаванию.
Впрочем, однажды
попробовав, от журналистики отрешиться трудно. И вот в 1825 году Бибо снова
открывает уже не газету, а ежемесячный журнал, на этот раз свой, в котором он
сам же и редактор. «Канадская библиотека»
публикует различные исторические материалы, научные заметки и литературные
произведения друзей и сподвижников Бибо, в числе которых были эрудит, историк и
архивист, коллекционер и общественный деятель Жак Виже, медик и журналист,
политик и замечательный оратор Жак Лабри,
другой учёный, доктор медицины, биолог и политик, занимавший высокие
посты в правительстве Нижней Канады Жан-Батист Мейёр. В 1830 году Бибо закрыл
свой журнал, чтобы редактировать еженедельную политическую газету «Обозреватель», которая, увы, закрылась в
июле 1831, не сумев найти своего читателя.
В 1832 году –
ежемесячник «Журнал Нижней Канады»,
последнее издание Мишеля Бибо, как редактора. Двумя годами назад он опубликовал
первую в истории французской Канады книгу стихов « Послания, сатиры, песни, эпиграммы и другие сочинения в стихах».
Однако и это предприятие не вызвало восторга у публики. Критика была
безжалостна. Бибо просвещал, иронизировал, пытался объяснить пороки и
прославить героев, но всё выходило у него на дрянной морализаторский манер. Ни
тебе оригинальности, ни даже простоты, а только тоску наводящая вычурность в
духе Буало, ни спонтанности, ни теплоты, а всё каркающий сарказм и пессимизм.
И то же в его
трёхтомной истории Новой Франции, то же – в «Арифметике для начальной школы», то же в «Рассуждениях по поводу прошедших выборов в западной части Монреаля».
Всё – топорно, как дровосек, который на скорую руку делает себе хижину. В 1842
году – ежемесячник «Канадская
энциклопедия» всецело посвящённый литературе, истории и искусствам. И опять
неудача. Меньше чем через год журнал перестал существовать. После чего Бибо
подвизался переводчиком при «Канадском
земледельческом журнале», при Геологической Комиссии Канады. Будучи
сторонником английской системы правления, Бибо сочинял свою «Историю Новой Франции...» предвзято, чем
возмутил всё общество, хотя и в этом деле он был первопроходцем. Просто удивительно, как порой несправедлива
судьба. Столько усилий! Столько горячего желания просвещать народ, наставляя
его на путь истинный! Почти сорок лет журналистской и издательской
деятельности... и всё – псу под хвост!
Один из самых
известных современных квебекских авторов Виктор-Леви Больё, о котором мы
обязательно будем говорить отдельно, издал прелюбопытную антологию «Учебник малой литературы в Квебеке».
Ничего удивительного, что он упоминает в нём сочинителя Бибо. Его вирши
вписываются в эту антологию за милую душу. Больё поставил в учебник длинную
поэму Бибо в рубрику «Великие люди или искусство славословия». В поэме Бибо
воспевает вождей индейцев, сравнивая их с великими ораторами древности:
Демосфеном, Цицероном, с великими полководцами, например, с Александром, с
поэтами...
Интересно, однако, что совсем недавно
издательство «Красные Травы» выпустило переиздание сборника стихов Бибо. Что
это? Переоценка ценностей? Запоздалое признание заслуг этого слегка
приплющенного человека?
Вот как описывает
Мишеля Бибо известный квебекский историк литературы Ги Фрего: «...его голова не
была «рылом Мирабо», отнюдь. Нахлобученный парик, весьма символично, на
искорёженном, вмятом и плоском черепе, маленькие блестящие глазки,
монументальный носяра, обвисшие толстые щёки, рот, точно прорезанный серпом,
вытянутый подбородок...». И это при том, что «суровый морализатор, сухой и
ограниченый педант». Похоже, что Бибо действительно был пренепреятнейшим типом.
Да, был он упорным, трудолюбивым, как истинный земледелец, но затворник и
брюзга, который не подпускал к себе близко даже родных, предпочитая предаваться
литературному труду (а точнее – литературной каторге!). Один из его девятерых
детей, Франсуа-Максимильен Бибо, человек совсем не простой судьбы (к сожалению,
обо всех не расскажешь, «нельзя объять необъятное», как говорится) отзывался об
отце в совсем других выражениях: был он добрым и сопереживающим, но будучи
человеком серьёзным и авторитарным, не допускал никакой фамильярности.
А теперь
позвольте несколько стихов из сборника Мишеля Бибо « Послания, сатиры, песни, эпиграммы и другие сочинения в стихах».
Корреспонденту «Геральда», подписавшемуся «Симон»,
который
недоумевал, почему канадцы французы не хотят
сменить язык (1823)
Ты рёхнулся
видать, совсем с ума свихнулся,
Я ничего в твоих
речах не понял.
Ты впрямь решил,
что можно дух свой
Сказать словами
скудными Симона[1]?
Ты можешь сердце
взять, язык – попробуй,
Его не сменишь,
как причёску иль одежду,
И поучение твоё
не кажется особо
Изысканным, а
сляпано небрежно.
Мне помнится, что
был герой могучий
(я речь веду о
короле Гийоме[2] ,
слышь-ка!),
И хоть он был
владыка мощный, тучный,
А только в Англии
по-прежнему язык английский.
А здесь народ всё
более французский,
И я хочу, чтоб и
в моей отчизне
Всё, что написано
и сказано изустно,
Всё было
по-французски, ныне чтоб и присно.
И беспокойство
это меня гонит
Из края в край,
бреду в слепой надежде,
Узнать значенье
слов Судьба и Родина
О чём иные не
задумывались прежде.
О чём никто из
англичан не знает,
Но пусть никто из
них не оскорбится,
Когда услышит,
что «собака лает,
А ветер носит»,
кто б мог усомниться?
К сожалению, сатиры
и послания Мишеля Бибо настолько длинны, что переводить их целиком нет никакой
возможности. Они действительно слишком занудны и даже заунывны. Но написаны они
были на темы дня, сатиры высмеивали лень и скупость, зависть и невежество
(всего четыре, но на 60 страниц), послания отличались политической
направленностью и вполне могли бы сойти за передовицы, песенки Бибо, написанные
на мотив известных детский песенок, были насыщены полемикой эпохи, а если и
говорили о чём-то нейтральном, например, о вине, то можно не сомневаться –
автор выкажет всю свою эрудицию, всё, что он знает о вине и его свойствах, всё,
в чём можно обвинить вино и за что можно его восхвалить, всё окажется в
песенке, которая, увы, уже и не песенка вовсе, а учёный трактат, хоть и в рифму,
и на весёлый мотив.
Вот куплет,
который Бибо дописал к известной французской песне «Шануан из Оксельруа»:
Вот как гуляли
отцы наши, предки,
Вместе собравшись
за трапезой вольной,
На берегу Луары,
Среди французов
поэты не редкость,
Бахусу славу поют и не только,
И молодой и
старый.
Видели мы
шануанов много,
Все говорят они
«Слава Богу»
Богу хвала и
вину, а как же!
Если винцо – надо
выпить дважды,
Трижды – если то
бражка!
Конечно, такие
стишата нам по душе. Как всякий нормальный поэт, Бибо воспевал прекрасных дам,
любовь, страсть и тому подобное. Правда, всё с каким-то вывертом. Вот,
например:
Власть глаз
Так вы хотите
обмануть того, кто любит?
Ну, что ж,
попробуйте и даже постарайтесь,
Ругайтесь и
капризничайте, губки
Свои прелестные в
гримаске надувайте.
Прикиньтесь
недотрогой и гордячкой,
Несите вздор,
комедию ломая,
Дразните и
подначивайте, ларчиком
Без ключика,
шкатулочка резная.
Дохните холодом,
надменная весталка,
В свидетели хоть
Бога призовите,
Скажите, что ни
капельки не жалко,
Того, кого зовёте
«небожитель»!
Глаза вас
выдадут, глаза – души зерцала,
В них вы без
грима, без румян и без наряда,
В них –
искренность, в них высшее начало,
Надежда, упоение
и радость!
Сравнить ли их с
водой ручья кристалльной,
В которой солнца
брызги неизменны,
В них вижу я
корабль, и берег дальний,
И с корабля
сходящую Елену.
Пока течёт Святой
Лаврентий к морю,
Пока канадцы
проклинают зимы,
Пока Медведица
Большая ищет полюс,
В твоих глазах –
неопалимая купина.
Когда б нам
встретиться с тобою взглядом,
Огонь любви нас
сжёг бы непременно.
Моя царица,
вестница, наяда,
В твоих глазах
судьба моя, Елена.
Как по мне, так и
ничего себе стишки. Конечно, это не размах Эмиля Неллигана, не изыск Эктора де
Сен-Дени Гарно, не сумасшедшинка Поля-Мари Лапуэнта, но всё же... Ведь это
самое-самое начало!
[1] Имя корреспондента, очевидно, выдуманное.
[2] Гийом Завоеватель, английский король,
который, будучи нормандцем, хотел навязать англичанам не только католическую
веру, но и французский язык.
