Антологии квебекской литературы - 1760-1895 - 11 Joseph Quesnel

Патриотический романтизм

Этой тетрадью мы открываем новый период в литературе Квебека, 

период национального становления (1763-1895).

В начале несколько цифр. После завоевания Новой Франции численность франкоязычного населения сначала несколько уменьшилась, а потом резко возрасла, от 70000 в 1760 году до 670000 в 1851. Но за первых 90 лет английского правления пропорция франкоязычного населения в Квебеке упала до 75%. Некоторые районы, такие как Кантон де л’Эст, всё, что южнее Монреаля и вся западная часть Квебека стали преимущественно англоязычными. Но всего больше англичане (так мы будем называть всё англоязычное население) селились в городах, где их было до сорока процентов, а в Монреале в середине 19 века они составляли численное большинство.

Как мы уже говорили прежде, условий для возникновения франкоязычной литературы в эти годы практически не было. Подавляющее большинство французов (так мы будем называть франкоязычное население, которое называлось сперва «поселенцы», потом просто «канадцы», то «франко-канадцы», после завоевания, а после «тихой революции» «квебекцы») было неграмотным, университетов просто не было, а школ было до крайности мало.

В главных городах, Монреале и Квебека вся интеллектуальная элита была англоязычной, а та мизерная часть франкоязычной элиты, что удержалась в городах (а не вернулась во Францию), была обязана общаться с победителями на их языке и занимала не самые высокие посты переводчиков или библиотекарей. Французский был языком церкви и семьи, разумеется, но его престиж был чрезвычайно низок. Администрация, коммерция, индустрия – всё говорило на английском. Английский проникал во французскую речь, претерпевал определённые изменения, но английские слова выпирали, резали слух, задевали национальное самосознание.

В своём романе «Шарль Герэн», опубликованном в 1853 году, Пьер-Жозеф-Оливье Шово, один из немногих франкоязычных авторов того времени довольно хорошо обрисовал современную лингвистическую ситуацию в Квебеке : «Люди образованные в общей пропорции вероятно более повинны в искажении языка, чем люди низших сословий. Они виновны в том, что небрежно произносят французские слова и используют множество англицизмов. А рабочие в городах, похоже, настолько привыкли к английским терминам, что просто забыли их французские эквиваленты».

Мы ещё не раз вернёмся к языковому вопросу, а пока наметим в общих чертах основные тенденции в литературном производстве Квебека конца восемнадцатого и начала девятнадцатого веков.

Журнализм называют колыбелью франко-канадской литературы. Первая газета стала выходить начиная с 21 июня 1764 года. Называлась она «Газета Квебека», была двуязычной, потому что издатели её, два англичанина, Вильям Браун и Томас Гилмор, понимали, что они должны завоевать симпатии подавляющего большинства населения, которое было тем не менее франкоязычным. Вот, как они определили цель своей газеты:

«Мы намерены публиковать её на английском и французском языках (...), чтобы знакомить читателей с тем, что происходит в мире, в политике и бизнесе (...). Мы предполагаем непредвзято комментировать и то, что происходит в стране, интересные дебаты, политические акции и всё то, что может быть необычайного и что может привлечь внимание читателей, развлечь их или дать им полезную информацию (...)».

Надо напомнить современным читателям, что новости в то время приходили, пока была навигация. На зиму она прекращалась, вот тут и возникла надобность в литературных изысках, чтобы заполнить газетные страницы и не потерять читателей.

В этой первой передовой статье многожды упоминается о свободе прессы. Не без усмешки приходится заметить, что сравнение английского и французского текста этой статьи наводит на определённые размышления относительно этой самой свободы. Буквально: « …Il y a lieu d’espérer qu’une gazette soigneusement compilée, écrite avec choix des matières, sans partialité et avec une liberté convenable, ne manquera pas d’être encouragée… », а в английском варианте выделенное курсивом было : « … will be written with accuracy, impartiality and freedom… ».

Для французов «подобающая свобода», а для англичан просто «свобода».

В 1778 году была создана «Монреальская коммерческая и литературная газета»,  которая в скором времени стала просто литературной.  Издавали её два француза, Флёри Мепле и Валентэн Жотар. Была эта газета исключительно франкоязычной, в ней не было политического трёпа, не было новостей из-за границы, совершенно не было рекламы (нам, современным читателям русскоязычной прессы в Монреале, трудно представить это), но были сообщения о всякого рода интеллектуальных скандалах и склоках, истории и анекдоты из местной жизни. В целом же это была первая попытка создать свою литературу и идеологию, попытка, обречённая на провал (газета просуществовала два года, но возродилась, правда на очень короткое время, как феникс из пепла, в 1785 году). Вообще же общая идея газеты была со слов Мепле следующей:

«Пробудить дух канадцев распространяя знания и позволить им свободно выражать свои мысли посредством газеты».

(Вот бы и нам так!)

Об издателях этой газеты стоит сказать пару слов. Мепле и Жотар были людьми исключительными. Мепле родился недалеко от Лиона в 1735 году; был он хорошим типографским рабочим, по духу – либеральный буржуа, демократ и республиканец. Из-за своих идей, он вынужден был покинуть Францию, он отправился в Лондон, где повстречался с Бенжамином Франклином в 1773.  Видя в Мепле человека близкого ему по идеологическим устремлениям, Франклин предложил Мепле переехать в Америку. В 1775 году, в период американской революции, Мепле приехал в Квебек, получив в 1776 году от американского конгресса двести долларов,  сумма по тем временам достаточная, чтобы купить печатный станок.

Мы уже говорили о «свободе» прессы в Квебеке, Мепле вскоре был арестован по обвинению в сотрудничестве с врагами Британской короны.

Валентэн Жотар был главным редактором газеты, был он адвокатом, приехал в Канаду в 1768 году и тогда уже зарекомендовал себя как полемист. Жотар публиковал свои статьи под множеством псевдонимов. Так же поступали и практически все авторы газеты, что оберегало их до поры до времени от возможных гонений со стороны английской администрации. Жотар критиковал всех и вся, в частности он разнёс в пух и прах многих франкоязычных поэтов Квебека за «несовершенный язык». Характер у него был тяжёлый, склочный. По приказу тогдашнего генерала-губернатора, швейцарца Хальдимана, его арестовали вместе с Мепле за его статью «Чем хуже, тем лучше» в последнем номере газеты от второго июня 1779 года. Пьер де Саль Латерьер, который делил с Жотаром тюремную камеру, напишет в своих мемуарах, что Мепле и Жотар только и делали, что напивались, а затем ругались, чуть только дело не доходило до мордобоя.

В это время во Франции случилась революция и вольтерьянский дух витал в умах интеллектуальной элиты Квебека. «Литературная газета» была официальным печатным органом Монреальской Академии, которая была создана в те же годы. Предположительно, члены этой интеллектуальной организации и были авторами газеты. 30 декабря 1778 года Монреальская Академия на страницах газеты потребует от правительства Хальдимана официального её признания. Месьё де Монгольфьер напишет губернатору длинное обвинительное письмо, в котором опять встанет вопрос о свободе печати. В том же номере будет, кстати сказать, опубликована поэма Вольтера, которого издатели газеты ценили прежде всего как поэта, игнорируя его философию.

В ответ на письмо де Монгольфьера, Хальдиман учредит институт цензоров, а через десять месяцев и вовсе закроет газету. Вместе с газетой исчезнет и эфемерная, утопическая Академия.

И всё-таки это было начало. Продолжение последовало в 1806 году, когда была основана газета «Канадец», как противовес ставшей совершенно проанглийской «Газете Квебека». Речь здесь идёт о франкоязычных или двуязычных газетах, потому что были и англоязычные, например, «Mercury». Основали «Канадца» Пьер Бедар вместе с двумя адвокатами, Жаном Томасом Ташро и Жозефом Луи Боржиа, и врачом, Франсуа Бланше; все они были членами национальной Ассамблеи в Квебеке. Были они замечательными ораторами и газета их была политически ангажированной, настолько, что уже через полтора года её редакторы Бланше и Ташро были арестованы, а газета закрыта.

И опять газета возродилась в 1820 году, и опять слово «свобода» стало основным мотивом публикаций газеты. Пример «Канадца» вдохновил на создание других газет, также певших гимн свободе, особенно после событий 1837 года (восстание Патриотов). Рассказывать о каждой из этих газет было бы слишком длинно, поэтому мы ограничимся только упоминанием их названий: «Курьер Квебека» (1807), «Канадский обозреватель» (1817), «Заря» (1818), «Канадская пчела» и «Минерва» (1827) под редакцией Анри Мезьер и четыре периодических издания Мишеля Бибо: «Канадская библиотека» (1825), «Обозреватель» (1830), «Журнал Нижней Канады» (1832) и «Канадская энциклопедия» (1842).

Газеты публиковали статьи, письма читателей и их критические замечания, фельетоны, сатиры... Как ни удивительно, но одним из ведущих газетных литературных жанров стала поэзия. Если мы развернём современные газеты, то мы не заметим в них стихов, разве что к случаю. Правда, была «Литературка» в советской России. Там бывали стихи. Как сейчас, есть ли  в современной ЛитГазете стихи – не знаю.

Стихи, а вернее – рифмованные строчки во франкоязычных газетах начала девятнадцатого века на самые разнообразные темы, были на злобу дня, всё же это было время революций, французской, американской, Наполеон, войны...

Были стихи патриотические, как, например, «Патриотическая песня» (1826) Огюстина Морэна, будущего основателя «Минервы»:

Страна моя, взгляни, как Великобритания

Повсюду правит леопардом права;

И ты не бойся ужасов восстания,

Нас защитит её немеркнущая слава.

В пределах наших я б почил в спокойствии,

Оберегаемый её могучим войском и,

Если суждено тебя покинуть,

Отчизна, я бы предпочёл навеки сгинуть.

Сейчас без недоумения невозможно читать подобные строки. Это и не поэзия вовсе, а какое-то мерзкое лизоблюдство по отношению к захватчикам. Но подобного рода продукции было предостаточно. Конечно, историю литературы создают не такие вирши. Остановимся подробней на газетной поэзии (а другой и не было) в Квебеке рассматриваемого нами периода. Поговорим о поэтах. Их судьбы весьма характерны и, рассказывая об отдельных поэтах, мы надеемся дать нашим читателям общее представление о поэзии Квебека в целом.

Жозеф Кенель (1746-1809)

У всякого народа есть свои самородки. Вспомнить хотя бы Ломоносова... Таким вот Ломоносовым в Квебеке был Жозеф Кенель. Всякое сравнение хромает, но тем не менее. Кенель не был учёным, но был дельцом и поэтом. Первым поэтом в Квебеке, не лучшим, но первым.

Итак, Жозеф Кенель родился 15 ноября 1746 года в Сен-Мало, во Франции. Замечательно, что первый среди квебекских поэтов был из того же города, что первый французский путешественник, достигший берегов Америки. Подобно Картье, Жозеф Кенель тоже много путешествовал в молодые годы. Он побывал в Индии и на Мадагаскаре, во Французской Гвинее и в Бразилии, на Антильских островах прежде, чем он посетил Канаду, в 1779 году, где решил остаться навсегда.

Его отец был богатым негоциантом, сын пошёл по стопам отца. Он успешно торговал пушниной. Он сохранил свои связи с Францией, в Бордо проживал его брат, с которым они успешно работали вместе. Из Бордо брат посылал вина, которые высоко ценились в Новом свете. И всё бы ничего, если бы не французская революция, если бы не американская революция, если бы... вообще политика того времени имела хоть какую-то стабильность. Сообщение между Америкой и Францией было всегда под угрозой со стороны корсаров. Пираты, а иногда и англичане перехватывали корабли. Одна из версий биографии Кенеля говорит, что его корабль, который перехватили англичане вёз «гуманитарную помощь» американским повстанцам, оружие и продовольствие. Англичане привели корабль в Галифакс. Кенелю удалось бежать, но с той поры он был вынужден оставаться на американском континенте. Тогдашний губернатор Канады Хальдиман дал ему охранную грамоту, но запретил сношения с Францией.

В 1780 году Кенель берёт в жёны Мари-Жозефт Деланд, тоже родом из Сен-Мало, приёмную дочь крупного квебекского торговца Мориса Режи Блондо. Разумеется, Кенель входит в долю. Но англичане не дают французам торговать свободно. Поэтому Кенель подписывает петиции от купцов, требующие пересмотра конституции (1784) и правил торговли (1790).

Впрочем, нас мало интересует насколько успешним купцом был Жозеф Кенель. Главным для нас является то обстоятельство, что Кенель не был чужд общественной жизни. Он особенно интересовался театром и в 1780 и в 1783 году участвовал в любительских спектаклях. А вот дальше начинается ломоносовщина. Оказывается, Кенель сочинял музыку. Одно из его произведений прозвучало на Рождество в 1784 году. Сам он по этому поводу написал  в своём дневнике следующее: «Они называют мою музыку безумной. В лучшем случае – для театра!». В 1788 году мы находим его в списках профессоров. С 1791 по 1793 годы он числится капитаном народного ополчения в Квебеке. В те же годы Кенель – регистратор в приходе Нотр-Дам.

В 1788 году Кенель получил разрешение на выезд, он отправился сперва в Англию по торговым делам, затем в Бордо, чтобы возобновить свои связи с семьёй, в частности, с братом, поставщиком вин.

Не исключено, что Кенель планировал вернуться во Францию, но испугался революции. В ноябре 1789 года, вернувшись в Канаду, в Монреаль, Кенель организует «общественную» театральную труппу, в которую входят его друзья: Луи Дюлонпре, Пьер-Амабль де Бон,  Жан-Гийом де Лиль, Жак-Клемен Эрс и другие. Дюлонпре превращает свой вместительный дом в театр, делает декорации, освещение, нанимает музыкантов, оповещает через прессу о предстоящем спектакле, продаёт билеты, нанимает обслугу.

Увы, уже 22 ноября, Франсуа-Кзавье Латур-Дезери, монреальский кюре произносит гневную проповедь, в которой клеймит театр, как вредное заведение, развращающее нравы, и грозит, что откажется причащать всякого, кто будет участвовать в спектаклях или посещать их.

Сразу же после большой мессы Кенель и де Лиль выступают с протестом, обращаясь к генеральному викарию Габриэлю-Жану Брасье. Надо сказать, что Кенель и его труппа не были последними людьми в городе. Викарий обратился за советом к магистру Юберу, епископу Квебека, тот осудил поведение кюре, чем косвенно способствовал открытию первого театрального сезона в Квебеке. Однако полемика относительно «моральности» театра продолжалась уже на страницах газет. Кенель внёс свою лепту в эту полемику, написав и опубликовав 7 января 1790 года пространное письмо в «Монреальскую Газету». В этом письме он говорит о пользе театра. Между тем его труппа представила шесть пьес, в том числе «Колас и Колинетт», комическую оперу Кенеля. Публика и критика хорошо приняли эту пьесу в трёх актах и 14 ариях, но давление церкви было велико и поэтому Кенель и его труппа решили ограничить круг зрителей, а потом на некоторое время вовсе перестали ставить спектакли.

В начале 1790 годов Кенель путешествует по английской Канаде с коммерческими целями, но в 1793 году отходит от дел и поселяется в Бушервиле, куда перемещается культурная жизнь канадских французов. В 1804 году лорд Селкирк (тот, что организовал ирландскую и шотландскую иммиграции в Канаду) запишет в дневник: «Аристократия региона (Монреаль) собирается в Бушервиле, без участия англичан». Говорящая заметка.

Начиная с 1799 года Кенель всецело посвящает себя поэзии. Он пишет три внушительные поэмы и ему очень хочется, чтобы о них узнали, хотя бы близкие и друзья. К сожалению, тогдашняя социальная обстановка в Квебеке не способствовала проявлению интереса к произведениям Кенеля. Несколько его текстов будут опубликованы в газетах под псевдонимом Ф (Франсуа). Прелестная песенка о Бушервиле говорит о милых радостях деревенской жизни. Поэзия Кенеля иной раз философична, созвучна Руссо и Вольтеру. В последние годы жизни Кенель как будто прощается с миром, со здоровьем, с прежними радостями, с супругой, от которой у него было 13 детей, шестеро из которых дожили до зрелого возраста. В «Послании жене» Кенель пишет:

Увы! Что сожалеть,

О том, что должно пройти,

Пусть не смущает смерть,

Она – лишь конец пути.

Кенелю не понятно, почему жители Квебека не интересуются поэзией и искусствами вообще и его поэзией в частности. В своём «Послании Месьё Лабади» (1799) он говорит, вторя Буало, о призвании поэта: «Не сладко ремесло поэта...», а в своей автобиографической поэме «Смешная досада или Потерянный Сонет» Кенель жалуется жене:

Что толку рифмовать все горести мои,

Когда их выслушать ни о кого нет время?

На что его практичная жена ответила ему:                                                                               .

Я вижу – каждый день вы пишите, мечтая,

А у меня о детях забота не простая.

Из дневниковой записи Кенеля: «Мне хочется пригласить всех друзей на ужин, запереть все двери и прочитать им все стихи моей последней пьесы». Кенель очень хотел заинтересовать своих современников идеями просвещения, он мечтал о создании Квебекской Академии. Но, увы, его мечтам не удалось реализоваться. Вот как он пишет о себе:

Всегда рассеянный мечтатель,

Всегда немного мизантроп,

Для дураков плохой приятель...

Несмотря на эти горькие размышления, Кенеля принимали тепло. Его пьесы (а он их написал четыре) ставились на  квебекских сценах. В конечном счете эти пьесы были даже изданы, правда, уже посмертно и без нот, которыми поэт особо дорожил.

Кенель не был чужд и политике, ещё бы! Одного из его кузенов гильотинировали в запале революции, а у брата в Бордо отобрали всё имущество. Поэтому Кенель занял пробританскую позицию. В 1799 году он пишет стихотворение «Приятные размышления», в котором есть такие строчки:

И Жорж, Властитель на диво,

Покоритель фрацузов строптивых,

Вернул всему миру – мир.

А год спустя Кенель написал сатирическую пьесу «Французские республиканцы или вечер в Кабаре», в которой высмеивал управителей на местах во времена Робеспьера.

Впрочем, ещё через три года, он напишет другую сатирическую пьесу «Англомания или ужин по-английски», которая выставит в смешном виде потуги французской аристократии подражать англичанам. Вот фрагмент из этой пьесы в стихах, как было принято в то время.

Месьё Применбург

А! мой зять дорогой! Ну, обнимемся, что ли?

Я не знал, что вы уж вернулись. Давно ли?

Полковник

Только что. Я вернулся проведать семью и детей.

Месьё Применбург

В добрый час.

Вдова (из рода  Применбургов)

Наша дочь, что она? Расскажите скорей.

Полковник

Всё обычно. Вчера на приёме у князя

Пили чай, и вчера ж пригласили нас тоже

К баронессе на чай. Нам хватает оказий.

Вдова

Вы уморите этак жену, прости Боже,

Сколько чая вы пьёте теперь, без конца,

А ведь наши французы, и даже вельможи,

Обходились без чая – довольно винца!

Ну, понятно, мигрень – чай – лекарство, поможет,

Но с утра и до вечера, у англичан

Научились безумству. Клянусь, не похоже,

Чтоб желудку француза на пользу был чай.

После – бледность в лице, после рези в желудке –

Вместо крепости духа – унынье и лень.

Всё от чая, поверьте, всё это не шутки,

Вот уж новшество – дрянь, дребедень!

Месьё Применбург

Мама, что вы, хотя б перед зятем

Воздержались от ваших мятежных речей.

Отказаться от чая у князя – не к стати,

Чай – оказия, так привечают друзей.

Вдова

Извини, это – чушь, привечают не этим.

(...)

Месьё Применбург

Слишко держитесь вы за французские нравы.

Вдова

Наши предки не часто бывали не правы.

Месьё Применбург

Ваше слово последнее... Только теперь

По-английски всё, матушка. Проще, поверь,

Перенять их манеры, чем следовать нашим.

Вдова

Перенять их! Уволь! Я горжусь эпатажем!

Гнуть хребет! – без меня! Обезьянничать – нет!

Как хотите, а в чае я вижу лишь вред! (уходит)

Месьё Применбург (глядя ей вслед)

Я сдаюсь, не могу я внушить мамàн новую светскость (...)

Резюмируя, мы можем сказать, что Жозеф Кенель не был великим поэтом, его заслуга лишь в том, что он был первым и действительно любил словесность. Мишель Бибо, о котором мы поговорим в следующем номере Квебекских Тетрадей, так благодарно скажет о нём: «Нет канадца сколько-нибудь образованного, который не знал бы хоть несколько строк из сочинений покойного Жозефа Кенеля и не отметил бы в них действительного поэтического дарования».

Сегодня творчество Кенеля основательно забыто, его стихи редко включают в антологии (в частности, их нет в книге «Поэты Квебека», единственной антологии поэзии Квебека на русском языке), но всё же имя его достойно хотя бы упоминания.

Антологии квебекской литературы - 10 - Народная песня

Народная песня в Квебеке

Мы говорим теперь о периоде после завоевания Новой Франции, о периоде английского владычества, когда 88% франкоязычного населения Нижней Канады проживало в деревнях. Учитывая, что в городах было много англоязычного люда, то процент деревенского франкоязычия вырастает ещё больше. В то время образование было практически на нуле, грамотных людей в деревнях было раз-два и обчёлся. Поэтому говорить о письменной литературе той поры просто не приходится. Мы посвятили три номера Квебекских Тетрадей легендам и сказкам Квебека. На этот раз речь пойдёт о народной песне, ещё одной составляющей устной народной традиции.

В предыдущих тетрадях мы упоминали о Хьюстоне, первом, кто собрал литературный «национальный репертуар», т.е. всё, что было создано последовательно в Новой Франции, Нижней Канаде и провинции Квебек. Хьюстон понимал, что фольклор является составной частью литературы и поэтому включил в свой реестр две народные песни, одну традиционно французскую, но на квебекский лад, другую – чисто квебекскую: «У чистого источника» и «Да здравствует канадка». Относительно первой он заблуждался, утверждая, что «автор этой простой и нежной песни неизвестен (sic!), но, похоже, что сочинена эта песня была первыми переселенцами, несчастными в любви и поэтами в душе и в мыслях, хотя они и не знали законов поэзии и не были знакомы с рифмами».

Мариус Барбо, о котором мы также упоминали, как о первом собирателе квебекского фольклора, опубликовал «У чистого источника». В своей анотации Барбо пишет: «Её привезли первые колонисты в семнадцатом веке, она была свидетельницей их приключений, их тягот и забот. Её ритм помогал строить жилища, выкорчёвывать лес, возделывать землю. Её пели в хлеву и дома, в поле за трудами и на отдыхе, в кругу семьи, среди друзей.»

Вторая песня «Да здравствует канадка» по мнению обоих авторов была создана на берегах реки Святого Лаврентия, но «мелодия её и самый дух, - по мнению Барбо, - чисто французские». Интересно мнение музыковеда Маргериты Беклар д’Аркур, считавшей, что, в рассматриваемую нами эпоху, Квебек был полностью изолирован от Франции и потому сохранил в удивительной чистоте французскую песенную традицию: «Сколь волнительно бывает найти в деревнях долины реки Святого Лаврентия или в Гаспези норманские, вендеенские, пуатевенские или сентонженские песни во всей их чистоте, с нисколько не изменёнными словами и мелодикой, благодаря традиции более верной, чем та, что существует ныне во Франции».

Из сокровищницы французской песни в Америке, из всего многообразия вариантов можно выделить несколько, чьи названия весьма характерны и красноречивы: Вдаль по прекрасному морю; Я встаю на рассвете; Ласточка – любви посланница; Жаворонок в полдень пел; По свежему ветерку; На вершине холма; Страсти Христа; Святая Богородица с распущенными волосами; Король Рено; Соловейчик-дикарёк; Как во роще соловей.

Хочется отдельно выделить две особенности народной песни в Квебеке – это чрезвычайно распространённые песни-ответ (chansons à réponse), когда то, что поёт ведущий, повторяется, подхватывается остальными, но в этом, как мне кажется, ничего особенно отличного от песен других стран нет; и знаменитый квебекский тюрлют (пение жаворонка), особый способ петь иногда осмысленный текст, иногда просто набор звуков (не у каждого получится). Признаюсь, в этой области я не специалист и на абсолютное мнение не претендую.

Если в квебекских деревнях песня действительно процветала в 18 и 19 веках, то связано это было не только с французской традицией, но и с реалиями народного быта. Возникали новые песни, о которых Барбо говорит, что «они обычно были корявыми, потому что сочинители не были профессионалами, но они знали много превосходных, мелодичных традиционных песен и, создавая свои, ориентировались на эти непревзойдённые народные шедевры. Песен создавалось столько, что в их массе находились и эмоционально грубокие, правдивые, звучащие чрезвычайно искренне, которые потом совершенствовались...» В числе таких песен Барбо называет Жалобу скитальца по лесам; Пока я шёл своей дорогой; Вечеринка у Буле; Высылайте вперёд наших людей и Сплавщики.

Мы постараемся, по мере сил, перевести некоторые из этих текстов на русский. Дело это очень не простое, но не Боги горшки обжигают. Вот «Жалоба скитальца по лесам», о которой Барбо писал, что нет песни более канадской; она далеко не шедевр, но пелась она от всего сердца.

Шестого мая, в прошлый год

Я подрядился для работ (bis),

Дорога длинная была,

Была бы длинною деньга,

Среди лесов дикарских.

Зима не кончится ни в жисть,

Мне сердце кажет, не божись,

Но зиму как мне пережить?

Как обороть мытарства?

И что утешит сердце мне?

С водою талой по весне

Я к милой двину стороне,

Из сумрачного царства.

Пришла зелёная весна,

Подули ветры в паруса,

Пора бы и в дорогу,

Увижу скоро наш приход,

Забуду хоровод невзгод,

Как обниму  зазнобу.

Кто эту песню запевал?

Мальчонка был здоров-удал,

И пел он во всё горло.

Он пел и лодкой правил он,

Прощай, дикарский небосклон,

Прощай и лес со всех сторон,

Прощай артель, второй мой дом,

Прощай, нужда, я говорю

«Благодарю покорно!»

Некоторые легенды стали народными песнями, что не удивительно. Ведь «спеть» проще, чем рассказать. Вот, например, легенда о Кадьё, герой которой, Жан Кадьё, действительно существовал. Он родился в Монреале 12 марта 1671 года, а умер в мае 1709. Его трагическая кончина стала легендарной благодаря посланию, которое он оставил по себе, накарябав его на бересте.

Был он лесным скитальцем, торговал пушниной, перекупая её у индейцев. Есть такое местечко, Семь Водопадов, и остров на реке, тропа к острову, позволяющая перенести лодку, поэтому лодки и делались лёгкими, из бересты, залитой резиной из смолы сосен. Там, где река была слишком бурной для лодок, лодки переносили по берегу. Тропы эти охранялись. Кадьё на острове ждал появления лодок индейцев утауэ. И увидел он, что лодки дружественных французам индейцев настигают лодки кровожадных ирокезов. Если настигнут, но никакой пушнины ему и его приятелям не видать. С воином из племени утауэ Кадьё стал стрелять по лодкам ирокезов, перебегая с одного места на другое, чтобы ирокезы подумали, что стреляющих много. Так и случилось, что ирокезы высадились на остров, а лодки индейцев Утауэ помчались прямиком в стремнину. Тут уж было не до остановок, чтобы переносить лодки берегом.

Индейца утауэ ирокезы прикончили, а Кадьё спрятался и его не нашли. Но он был смертельно ранен. Когда пришли за ним его приятели, ушедшие от погони и чудом уцелевшие на порогах Семи Водопадов, Кадьё уже умер, но на груди его лежал куски бересты и на них – рассказ о том, что произошло. Кстати, счастливое прохождение порогов Семи Водопадов, когда никто не погиб в водоворотах, связано с другой легендой, белой Богородицы. Но сейчас не об этом.

Вот песня «Жалоба Кадьё»:

Один я был в лесах, невзгодам нет числа,

Но думал я о вас, судьбина вечно зла,

Вы утонули все иль всех вас взяли в плен,

Родимые друзья, не ждать мне перемен.

Однажды я ушёл проверить, что в силках;

Вернулся, вот беда, я знал наверняка,

Индеец ирокез спалил моё жильё,

От всякого добра остался уголёк.

Я прятался в лесу, я думал – западня,

Казалось, что, подлец, он поджидал меня.

Но тут заметил я троих из наших, стой!

На сердце у меня был праздник дорогой.

Но сил бежать им вслед уж не было совсем.

Я принялся кричать, но голос мой осел!

Что делать? Помоги, господь мой, дай мне сил!

Вот я опять один, проси хоть не проси!

Голодный рыскал волк вокруг сгоревших стен,

Надеялся загрызть меня он в темноте,

Но я ему сказал: Вали, друг, пока цел,

Я взял своё ружьё, и волка – на прицел!

И ворон чёрный вдруг уселся на суку;

«Что кличешь, чёрт, поди, ты на своём веку,

Попробовал не раз ты человечью плоть!

Поди, изыди, бес. Спаси меня, Господь!»

Я ворону сказал: «Лети на запад, бес!

Найдёшь полно трупья проклятых ирокез.

Ну, а меня оставь, дай мне пожить чуток,

Тебе достанусь я, поверь, всему свой срок!»

Под ночь пел соловей... Сказал ему: «Лети,

И суженой моей ты передай «прости»,

Скажи, что сохранил ей верность до конца,

И что теперь она свободна от венца (...)»

Просто удивительно, насколько похожи народные квебекские песни на русские. Все эти волки, вОроны, «враги сожгли родную хату» и просьба передать милой, что она может полюбить кого-нибудь ещё. Впрочем, что ж тут особенно удивительного. Не знаю наверняка, но предполагаю, что сравнительная диссертация на темы, затрагиваемые в произведениях северных народов, уже написана.

Интересно было бы сравнить и музыкальный строй квебекских и русских баллад, но тут я совсем не специалист. Каюсь, mea culpa. Но я слушал много вариантов квебекских народных песен и почти уверен, что и тут есть много общего. Но вот песня-ответ, да ещё такая энергичная, напористая, жёсткая, как песня Сплавщиков, в которой каждая строчка повторяется дважды, что и создаёт собственно песню, т.е. определяет её строй и ритм, les Raftsmen, определённо – предтеча рэпа. В переводе этой песни следует прочитывать два раза первую строку, затем вторую и припев, два раза третью строку, четвёртую и припев, и т.д.

1.       Куда вы, сплавщики, пошли (bis)

2.       Да в Утауэ они пошли

припев:

Дзыньг в рельсу бей,

Дорогу сплавщикам скорей!

Дзыньг в рельсу бей звончей!

3.       В пирогу влезла вся артель (bis)

4.       Гребите, братцы, подружней

припев

5.       И вот на вырубке они (bis)

6.       На топорища топоры

припев

7.       Они играли кто-кого (bis)

8.       Валили лес, к бревну бревно

припев

9.       А чтобы сил себе вернуть (bis)

10.   С бобами сало навернуть

припев

11.   Наевшись, надо покурить, (bis)

12.   Чтоб дать желудку проварить

припев

13.   Когда закончится возня (bis)

14.   В карманах деньги зазвенят

припев

15.   Тогда мы свяжем крепкий плот (bis)

16.   И он домой нас отнесёт

припев

17.   С деньгами можно вольно жить (bis)

18.   Девчонок можно покружить

припев

19.   Зайдём в знакомый кабачок (bis)

20.   И выпьем мы на посошок

Дзыньг в рельсу бей,

Дорогу сплавщикам скорей!

Дзыньг в рельсу бей звончей!

В той же категории весёлых откровений, криков свободы и песен сорвиголов в той или иной мере вдохновенных старинными французскими застольными песнями «Канадцы, братцы, не дураки, без стопки жить им не с руки...», а излюбленной песней той эпохи стала вот эта:

Дети нашенских детей

Своих дедов помянут:

То-то жизнь они вели,

Нам – господь не приведи!

Наливай дружок вина,

Наливай, да выпьем.

Чашу полную сполна

Мы с тобою выпьем!

Пелось это на манер частушек, и куплетов этих было великое множество на любые темы. Пели об англичанах, об индейцах и о священниках, о неверных жёнах и о злобных тёщах, пели об опоросившейся свинье и об урожае, короче, обо всём, что только было в жизни.

Ещё немного о периодизации в литературе Квебека

Я ничего не выдумываю, это не в моих интересах. Например, периодизация истории литературы, что признаётся многими авторами, не может быть оторвана от социально-экономического и политического контекста. Литература, следовательно, рассматривается, как часть социальной и политической жизни и обусловлена она экономическим положением страны (и её писателей, разумеется). И всё-таки авторы последней Истории литературы Квебека, уважаемые мною Мишель Бирон, Франсуа Дюмон и Элизабет Нарду-Лафарж (у которой я был в учениках), учитывая вышеназванные факторы периодизации, обращают особое внимание на «эстетические каноны» в создании художественных произведений.

Всего они выделяют пять основных периодов:

-          начало и конец Новой Франции на американском континенте (1534-1763) – от первого путешествия Жака Картье до подписания парижского договора между Францией, Англией и Португалией, завершившим семилетнюю войну. По этому договору Канада переходила  во владения Англии. В том же году было учреждено гражданское управление : правительство Провинцими Квебек. В эту эпоху всё, что можно с большей или меньшей степенью уверенности определить как «литература Новой Франции», всё было ориентировано на Старую Францию, записки путешественников и церковные реляции, этнографические наблюдения и начало фольклора...

-          второй период понимается, как период национального становления (1763-1895). Это общее направление творчества большинства тогдашних писателей Квебека. Во главу угла ставится журналистика. Газеты были основным носителем литературы. Ораторское искусство также находит своё воплощение в печатных листках. Стоит упомянуть также открытие университета Мак Гилл (1829), канадского Института в Монреале (1844) и в Квебеке (1847), лавальского университета  опять же в Квебеке (1852) и его филиала в Монреале, который станет Монреальским университетом (1876). Надо полагать, что ориентация литературного производства изменилась. Центром внимания становится внутренний литературный рынок.

-          1895 год знаменует основание Литературной школы в Монреале и размежевание литераторов на «регионалистов» и «экзотистов». Одни видели в Квебеке национальное своеобразие, другие – исключительно экзотику. Этот третий период разделяется на два подпериода: до 1930 – новое и исключительное влияние Парижа на интеллектуальную среду Квебека (Франция снова вошла в моду) и от 1930 до окончания второй мировой войны – подпериод исполненный пессимизма, неверия в самодостаточность Квебека.

-          Но всё меняется, оптимизм приходит на смену довоенному и военному упадку. Возникает идея создания национальной (и, следовательно, самобытной) литературы. Теперь уже в три этапа: до 1960 года литература пытается добиться автономии, прежде всего от Франции, а затем уже становится самодовлеющим эстетическим направлением, которое нуждается в материальной базе для самостоятельного развития.  И оно её находит в 1960-1970 – годы, когда литература Квебека завоёвывает себе место в общественной жизни провинции (всё та же знаменитая тихая революция). И ещё одно десятилетие до 1980 года проходит под знаком авангарда.

-          Последний из рассматриваемых периодов (от 1980 до наших дней) – определяется авторами как период децентрализации, плюрализма и феноменальной экспансии литературной продукции (в том числе индивидуализм, как проявление крайнего негативизма).

Отчего же мне не согласиться с данной периодизацией? Почему не продолжить мой рассказ о литературе Квебека, основываясь на этой пятичастной композиции? Части эти будут разновеликие: первая – довольно куцей, только чтобы не забыть о корнях, вторая – пёстрой, как пестрит разнообразием журналистика, третья – классической, со всем моим пиететом, четвёртая – сумбурная, чего и ждать от распутицы, и пятая – вовсе несуразная, потому как все тянут одеяло на себя. Но шутки в сторону. Выбор произведений всецело на совести авторов этой последней по времени выхода в свет и наиболее полной и обширной  Истории квебекской литературы (Бореаль, 2007). Замечу ещё, что с этой периодизацией в общем и целом согласны авторы всех учебников и антологий квебекской литературы.

Таким образом, ближайшие номера наших Квебекских Тетрадей будут посвящены второму периоду литературы Квебека – периоду национального становления, периоду журналистики и ораторского искусства, что не помешает нам поговорить об отдельных авторах, поэтах и романистах, этого периода.