Устное народное творчество в Квебеке
В предыдущих номерах Квебекских Тетрадей мы говорили о первопроходцах, о
записках путешественников, об эпистолах, реляциях отцов иезуитов и других
священнослужителей, которые занимались в основном евангелизацией местного
населения. Нам кажется, что мы довольно времени посвятили и достаточно полно
осветили этот начальный период в формировании квебекской литературы – период
Новой Франции, когда само понятие «канадец» обозначало «выходец из Франции или
потомок бывших французов». Этот период от 1534 года (Жак Картье) и до 1759
(битва на поле Абраама, что близ города Квебека), т.е. до победы англичан, если
рассматривать исключительно письменное его наследие, может показаться каким-то
однобоким. Да, путешественники и священники описывали каждый по-своему страну и
всё, что в ней происходило, описывали быт и нравы индейцев и первых поселенцев,
но тексты эти ничего не говорят о творчестве самих поселенцев, т.е. тех, кто по
логике должен был создавать настоящую, особую,
квебекскую литературу. Если бы не
было того, что принято называть «устным народным творчеством», то весь этот
период следовало бы отдать великой французской литературе, которая отнеслась бы
к нему, как к некоему курьёзу экзотической литературы,не более.
Но, если предположить, что народ
сочинял свои сказки и легенды, то этот период однозначно следует считать
начальным периодом самобытной квебекской литературы.
Конечно, можно предположить
также, что эти сказки и легенды были привезены в Новую Францию из
«старой». Действительно, иные сказания
напоминают старофранцузские, но всё же реалии в них уже совершенно другие, что
и делает их специфически квебекскими.
Легенды и сказки квебекского
народа того периода сохранились благодаря позднейшим записям таких мастеров
слова, как Луи Фрешетт или Оноре Богран, о которых мы обязательно расскажем в
своё время. А пока поговорим о квебекских легендах и сказках, которым посвятим
ближайшие три выпуска Квебекских Тетрадей.
Самая известная и самая часто упоминаемая, когда речь заходит о
франко-канадском, т.е. квебекском "от корней", самом что ни на есть
настоящем фольклоре, в том смысле, что ничего более квебекского просто не
найти, так вот эта легенда – La Chasse-galerie. Право не знаю, как перевести
название ну, да ладно, потом. Напомню вкратце содержание, а желающим прочитать
или даже послушать целиком этот захватывающий рассказ, пожалуйста – сносочка([1]).
Итак, трудяги-лесорубы зимой валят лес, который будут сплавлять по
весенней воде. Работа трудная, холодно, голодно. А далеко, в местечке
Лавальтри, ждут их жёны и подружки. Скоро Рождество и вот в Сочельник эти
работяги заключают сделку с дьяволом, чтобы на одну только ночь оказаться среди
своих на празднике, поплясать и повеселиться от души. И главное в легенде –
полёт на лодке-пироге. Дьявол переносит их по воздуху. Боже мой, какое
страстное описание этого полёта туда и обратно! И что из всего этого вышло...
Удивительно как раз то, что название легенды не имеет ничего общего с её
содержанием. Поэтому я и не знал, как перевести на русский это странное
сочетание двух французских слов "chasse", что означает
"охота", или на крайний случай "изгнание", или церковное
"рака" (но тогда châsse принимает надстрочный знак и фактически это
уже совсем другое слово) и "galerie" – "галерея", собственно
говоря, с теми же значениями, что и в русском.
Помогла мне разобраться в этой головоломке статья Жана-Себастьяна Паризо
из департамента антропологии Монреальского Университета, опубликованная в
университетском журанале Dire (Речение) # 10, 2003, стр. 26-27. А то ещё народ
подумает, что это я такой крутой и разбирающийся. Я её перескажу для памяти, а
потом попытаюсь воспроизвести, хотя бы отчасти, саму легенду, как принято в
антологиях.
Для того, чтобы понять название этой легенды, надо обратиться к европейской
средневековой мифологии, в которой довольно много этих "охот", и все
они то дьявольские, то каиновы, то царя Ирода, то вдруг святого Юбера, который
позднее станет покровителем бельгийских охотников. Описание охоты в целом
совпадает почти у всех европейских народов : сонмище дьяволов и пропащих душ на
чёрных лошадях, с собаками гонят небесную дичь с грохотом и воем.
У германских народов и особенно у скандинавов разработана целая
космогония этой охоты. Возглавляет её верховное божество Вотан-Òдин, а в его
свите – души умерших воинов, героев и великанов. По верованиям древних
германцев, охоту Òдина можно было наблюдать в зимние грозы, когда ярость
божества особенно ужасна, сам он на огромном чёрном коне, одет тоже во всё
чёрное, свита у него грозная, все на скакунах, с собаками, и гонят они небесную
дичь через всё небо, оставляя по себе огненный след. Можно представить, как
возбуждены, и воодушевлены, но и напуганы были этой охотой древние люди. Вот
каким бывает гнев верховного божества! В германской иконографии Òдин воплощает
воинственность и воинскую ярость, которая сродни безумию, а свита его рисуется
в звериных шкурах, медвежьих, оленьих да волчьих, чтобы получить от них
звериную силу и звериную безудержность.
В германской мифологии эти "охоты" происходят из Рагнарока
(разрушения Космоса). Когда же наступит конец света, Фенрир – могущественный
демон – захочет уничтожить всё живое и вступит в схватку с Вотан-Òдином,
который поведёт в бой всех богов, всех воинов, живых и павших, и бой этот будет
такой непомерной ярости, что кто бы не победил – всё будет по другому. А как –
поди узнай. Не просто же так один мой гениальный приятель жаждал "увидеть
мор, и глад, и Страшный Суд".
Надо заметить, что все эти фантастические погони и схватки германского
фольклора происходят почти исключительно зимой, от Рождества до Епифаний, т.е.
от зимнего солнцестояния до весеннего равноденствия. Что может быть ужасней
зимних гроз? Только реальная война в её апогее, когда бьются уже не зная
почему. Так происходил передел мира.
Обращение Кловиса в христианство в 496 году положило начало
христианизации Европы, насаждению новой космогонии взамен языческой: единый и
всемогущий Бог обещал спасение души, а
те, кто верили в Òдина и прочих богов и духов, олицетворяющих природные силы,
были обречены на адские муки и сами воспринимались порождениями Преисподни.
Одним из самых частых и наиболее порицаемых церковью грехов была охота в
какой-нибудь святой день, например, на Пасху. Так в легенде об охоте Арту
(Нормандия), этот знатный сеньор, будучи на святой мессе, услышал охотничий
рог, услышал, как свора погнала кабанов, и не смог устоять перед соблазном,
тотчас покинул церковь, но не успел он выйти за порог церкви, как неведомая
сила подхватила его, подняла в воздух... там он и по сей день, в ожидании
Страшного Суда, продолжает гнать кабанов. И в шуме грозы, особенно перед
Пасхой, нормандцам слышался дикий посвист загонщиков, собачий лай, вой
охотничьего рога... "Это Арту охотится", - говорили они.
Не только сама охота в день церковных праздников, но и её одержимость
кровью, когда охотник убивает больше, чем нужно, убивает из-за азарта, из-за
ослепления погоней. И столь часто охота превращалась в кровавую бойню, что
церковь поторопилась найти святого, который искупил бы этот грех. Святой Юбер,
епископ из Маастриша, основатель Льежа, ставший впоследствии покровителем
бельгийских охотников, сам проливал невинную кровь, когда в его жилах вскипала
чёрная кровь. То было время, когда врачевали кровопусканием и чёрную кровь,
тёмную венозную кровь, считали виновницей многих безумств, в том числе и
охотничьего. Выпуская чёрную кровь, облегчали страдания безумцев,
восстанавливая баланс светлой и тёмной крови. Интересен вариант легенды, когда
перед одержимым погоней священником является белый олень со светящимися рогами.
Лучезарным рогом олень пускает кровь епископу и на того нисходит прозрение. Он
отрекается от нечистого увлечения охотой и начинает вести жизнь исполненную
покаянием и оказывается среди праведников, ожидающих Страшного Суда без трепета
душевного, но в благости.
Всё это говорит об общности главного элемента языческих и церковных
сказаний об охоте – одержимость охотника, его ярость и свирепость. Другие общие
черты этих сказаний – огненный след, бешеная скачка чёрных всадников на чёрных
же скакунах, крики, возгласы, вой, подбные завыванию ветра и грохоту бури.
Нетрудно заметить, что большинство этих охот связывается с именем
собственным: Арту, Валори, Бове и т.д.,
с именами реально существовавших людей. Нередко охота приписывается библейскому
персонажу (охота Давида или охота Каина), или какому-нибудь святому (охота
святого Евстахия...). Закономерно возникает вопрос об абсурдности охоты -
"галереи". Не логично ли предположить, что "галерея" – это
только случайное совпадение по звучанию какого-то имени собственного. Расскажу
один анекдот, произошедший со мной. У меня был очень начитанный приятель
Карлуша Бронский. В подростковом возрасте у некоторых возникает нездоровый
интерес к "взрослым" книгам. В незабвенные семидесятые прошлого,
двадцатого века в России считались "взрослыми" книги Аксёнова,
Довлатова, Катаева, особенно "Алмазный мой венец", с которой теперь
приятно ассоциируется поиск новых, хорошо всем известных, но имевших тогда
почти мистическое звучание для меня-подростка имён Олеши, или Мандельштама, или
Булгакова. С одним из романов Булгакова и случился казус. Мой друг Карлуша
посоветовал мне прочитать книгу, название которой я недослышал, а переспросить
у меня не хватило духу. Подростки очень болезненно переживают собственное невежество.
Особенно в глазах сверстников. Ничтоже сумняшеся, я пришёл в центральную
библиотеку и попросил в читальном зале роман "Мастер и маргарин".
Встречались мне и более диковинные названия. «Раковый корпус», например.
Библиотекарша долго смеялась и наверняка рассказывала коллегам о моём конфузе.
Но теперь мне это всё равно. Речь ведь идёт совсем о другом. О квебекской
легенде с непонятным названием.
Многие из первых поселенцев Новой Франции были родом из Пуату, Сэнтонжа
или Венде, т.е. из мест, где некогда жил один знатный охотник по имени Гальри
или Галери. Имя этого одержимого чёрной кровью феодала осталось во французском
фольклоре. А атрибуты легенды об охоте Галери те же самые – чёрные всадники,
великаны, погоня, огонь, смерть. Ничего удивительного в том, что легенда
прижилась на новом материке. Вот только социо-экономические предпосылки
изменились. Охотились в Квебеке чаще всего в одиночку, без собак, без лошадей,
без того европейского шика и блеска, где охота была привилегией знатных господ
и своего рода искусством для искусства. Леса в Квебеке – не леса, а чащобы
непроходимые (и даже до сих пор), тогда же ни дорог, ни широких тропинок вовсе
не было. Пользовались индейскими пирогами, лёгкими и быстрыми, путешествуя по
рекам вглубь страны. Реки и были единственными дорогами. Поэтому пирога
постепенно вытеснила из легенды гигантского чёрного коня, хотя всё так же
взмывала ввысь и неслась с грохотом и воем, вот только... самое время рассказать, наконец, саму легенду
об охоте Гальри.
Обязательно надо сделать примечание, что легенду мне прийдётся
пересказывать и очень свободно, потому что перевести её буквально, сохранив всю
прелесть изложения Оноре Бограна, практически невозможно. Сам Богран
признавался, что слышал легенду от людей, которые изъяснялись языком далеко не
академическим, а проще сказать суровым и грубым, таким же, как их работы в
лесу. Разумеется, я не стану давать полный текст легенды. А тем, кто
заинтересуется всерьёз... ладно, договоримся.
Вельзевул, повелитель ада, мы обещаем тебе наши души...
Перед Рождеством 1858 года на
стоянке лесорубов Джо Лё Кук (Ванька Повар) приготовил всегдашнее своё рагу и
теперь варил патоку в огромном чане. Как всегда он рассказывал всякую всячину и
рассказал об одном случае, причём божился, что сам тому был свидетелем, да что
свидетелем – участником! И было это день в день тридцать пять лет тому назад...
-
Уродище! –
сказал он мне в ответ – не о том ты говоришь. Мы перенесёмся по воздуху в
индейской пироге, раз, править будем вёслами, два, а завтра к шести утра уже вернёмся
обратно на стоянку – и это три.
Я соображал.
Этот прохвост предлагал мне
рискнуть моим вечным спасением, заложив душу дьяволу, ради удовольствия
поцеловать мою милую на празднике в нашей деревне. Это было круто! И впрямь
тогда был я немножко пьяница и дебошир, и церковь не часто жаловал, но чтобы
вот так запросто запродать душу дьяволу – это даже для меня было слишком.
-
Вот и
видать, что ты из робкого десятка! – продолжал Батист – хоть и знаешь, что беды
не будет. Всех-то дел – смотаться в Лавальтри и вернуться. За шесть часов
управимся. Ты же знаешь, как можно домчаться, когда умеешь орудовать веслом,
пятьдесят вёрст за час отмахать легко. Надо только не поминать имя Божье, да не
цепляться за кресты на колокольнях. Знай следи за тем, что говоришь, не болтай
лишнего, не пей на посошок и будешь цел-невредим. Я уже пять раз таким вот
макаром и – ничего, жив, как видишь. Не дрейфь, подумай лучше, что через пару
всего часов уже будешь в Лавальтри, подумай о своей Лиз Гимбет и как ты будешь
её обнимать-миловать. Нас уже семеро, но только должно быть двое, четверо,
шестеро либо ввосьмером надо. Давай, будешь восьмым.
-
Так-то оно
так, а только надо присягнуть дьяволу, а ему только того и надо, чтобы
посмеяться над тобой.
-
Пустое
говоришь, Джо. Клятва в том только, чтоб не болтать лишнего да лишнего не пить,
а знай только загребай веслом. Да ты не мальчишка, сам понимаешь. Какого чёрта!
Пошли, нас уж заждались, всё наготове.
Он вытянул меня из барака и
впотьмах я увидел шестерых с вёслами, большую пирогу сплавщиков на снегу
посреди поляны. Не успел я призадуматься, как оказался в пироге, а Батист,
который семь лет как не был в церкви, сел у руля и завопил козлиным голосом:
-
Повторяй за
мной!
И мы все нестройно подхватили:
-
Вельзевул,
повелитель ада, мы обещаем тебе наши души, если до шести утра помянем имя
божие, твоего и нашего господина, если
хоть раз дотронемся до креста. А ты за это перенеси нас, куда мы велим,
и к утру верни нас обратно на стоянку.
АКАБРИ! АКАБРА!!
НЕСИ НАС ЧЕРЕЗ ГОРЫ И ЛЕСА!
Только мы произнесли последние
слова, как лодка сама собой поднялась в воздух на высоту трёх-четырёхсот сажен.
Мне показалось, что стал я легче пёрышка, и по знаку Батиста мы все принялись
грести, как одержимые. Да так оно и было! Один, другой удар весла и пирога
полетела стрелой, чёрт бы нас побрал, так он нас понёс. Аж дыханье перехватило
и шерсть дыбом встала на наших ушанках.
Мы неслись быстрее ветра. Уже
четверть часа летели мы над чёрным сосновым лесом. Ночь была чудная, полная
луна сияла, озаряя небеса словно полуденное солнце. Холод был страшный, наши
усы и бороды превратились в сосульки, но сами мы были потные, хоть выжимай. Оно
и понятно, потому что сам Сатана правил нашей посудиной. (...)
-
Эге-гей! Вы
там, - крикнул нам Батист-одержимый, - Мы сейчас приземлимся на поле моего
кума, Жана Габриэля, а там пойдём пешком, чтобы застать врасплох наших
друзей-подруг, пока они пляшут где-то по соседству. (...)
Сказано – сделано.(...) И мы
все ввосьмером двинулись через поле к деревне. Казалось бы – пустяки, да только
снег доходил до пояса. Батист-фанфарон толкнулся в дверь к куму, да там
вечеряла только девка-чернавка. Она и сказала, что старшие киряют у старика
Робийяра, а молодёжь вся у Батисета Оже, что в Нищей Слободке, за
СкрепяСердцем, по ту сторону реки пляшут ригодон.
-
Айда к
Батисету, там наверняка мы встретим наших милок.
-
Айда к
Батисету!
И мы вернулись к пироге,
вспоминая друг другу, чтоб не говорили лишнего и лишнего не принимали на грудь,
потому как предстоял возвратный путь и успеть к стоянке до шести утра
следовало, чтобы не сгорели на нас наши ушанки и не утащил нас сам
дьявол-сатана в свою преисподню.
АКАБРИ! АКАБРА!
НЕСИ НАС ЧЕРЕЗ ГОРЫ И ЛЕСА!
И понеслись мы в Нищую
Слободку, правя, как бесноватые, да и не как иначе. В два взмаха весла мы
пересекли реку и остановились близ дома Батисета Оже, который горел всеми
окнами. Мы слышали приглушённые звуки скрипки, и смех, и крики, и видели за
заиндевелыми стёклами движущиеся фигуры.
Смотрите же, - повторил нам
Батист, - без глупостей, друзья, следите, что говорите. Будем плясать, как
бешеные, то только чур, ни кружечки, ни стопарика лишнего, слышите меня?! И по
первому же знаку следуйте за мной, потому что уйти надо будет незаметно.
И мы стали ломиться в дверь.
Отворил нам сам
Батисет-молодчага и встретили нас с распростёртыми объятьями, потому что мы
приглашённых почти всех знали. Тут начались расспросы:
-
Откуда вы?
-
А я думал вы
на зимовке, лес валите.
-
Чего же
припозднились?
-
Накапать вам
слёзных!
Тут опять выручил Батист:
-
Дайте сперва
хоть шапку снять, а там пустите нас поплясать, мы затем же ведь и пришли! А
завтра утром, так и быть, ответим на все ваши вопросы и расскажем, о чём
пожелаете!
Что до меня, то я уже
заприметил Лиз Гимбет, которую теснил красавчик Буажоли из Ланорэ. Я направился
к ней, чтоб следующий танец, значит, мой был. Ну не совсем мой, потому что это
был рил на четверых. Она согласилась, и с такой улыбкой, которая заставила меня
забыть о спасении моей души. Я всё готов был отдать, лишь бы ворковать с моей
голубкой, беря её под своё крыло.
Два часа без перерыва один
танец догонял другой и тут, скажу вам без ложной скромности, не было мне равных
на сто миль вокруг, будь то простая жига или верёвочка. Все мои товарищи тоже
веселились вовсю и только одно я могу сказать, деревенским парням мы уже в
печёнках сидели.
Несколько раз я приметил, что
Батист подходит к стойке, у которой киряли мужики, но моя милая так кружила
меня, что мне было не до Батиста. Но время шло и пора было возвращаться, когда
стало ясно, что Батист принял на грудь несколько больше, чем нужно. Пришлось
мне вывести его на воздух, а потом и остальные стали выходить по одному, ни с
кем не прощаясь, как зверьё какое. Я даже не обнял на прощанье свою Лизаньку,
хотя и пригласил её танцевать кадриль, как вернусь. Ну, делать нечего, а только
я думаю, она потому и согласилась выйти замуж за Буажоли, не подумав даже
пригласить меня на помолвку, злодейка. А вот Батист нам свинью подсунул, это уж
точно. И погода испортилась, тучи заволокли луну, тьма сделалась непроглядная.
Я сел позади, чтобы поглядывать за Батистом. И пока мы ещё не поднялись в
воздух, шепнул ему :
-
Гляди же,
старина, правь на Монреальскую гору прямиком, а дальше уж видно будет.
-
Я своё дело
знаю, - окрысился Батист, - а ты знай своё!
И сразу же:
АКАБРИ! АКАБРА!
НЕСИ НАС ЧЕРЕЗ ГОРЫ И ЛЕСА!
И тут стало ясно, что у нашего
рулевого рука уже не так верна. А носило нас зигзагом, и нет чтобы направиться
на запад в сторону Монреаля, повернули мы к колокольням СкрепяСердца и
помчались, что есть духу, вдоль реки Ришельё. Через несколько мгновений мы были
уже над горой Ясноглазой и чудом только не расшиблись о здоровенный Крест Воздержания,
который велел водрузить там сам епископ Квебекский.
-
Правей,
Батист! Правей, иначе мы все угодим к Дьяволу, если ты, старик, так будешь
править!
И Батиста проняло, рывком
повернул он на гору Монреальскую, которая ещё маячила вдали. Признаюсь, у меня
все кишки в узлы связало, и видел я нас всех в Геене Огненной, как если бы мы
были рождественскими поросятами в коптильне. И то сказать, когда мы пролетали
над Монреалем, Батист спикировал прямо в сугроб. Хорошо ещё, что снег был
свежий и рыхлый, потому никто не пострадал и пирога уцелела. Только мы
выкарабкались из снега, как Батист начал голосить благим матом, что ему позарез
в город надо, промочить горло, а без того не полетит он в Гатино! Я пытался
было вразумить его, да только кто ж сможет уломать пьянчужку. Мокрый от страха,
вконец потеряв терпение, я подговорил остальных, тоже дрожащих от одной только
мысли, что Дьявол уже облизывается на наши души, и мы все скопом навалились на
Батиста, связали его по рукам и ногам точно свиную колбасу, положили на дно
лодки да ещё затктнули ему пасть тряпкой, чтоб не мог он сказать неположенных
слов и утащить нас всех за собой в Преисподню.
Снова поднялись мы в воздух:
АКАБРИ! АКАБРА! АКАБРАМ!
Неси нас лодка ко всем чертям!
И мчались мы, как бешеные,
потому что времени у нас было уже меньше часа. На этот раз правил я, и уж
поверьте, глаз не смыкал и рука у меня не дрожала. Мы понеслись над рекой Утауэ
до Пуанта, что в Гатино, а оттуда прямиком на север к нашей стоянке. И всё бы
ничего, если бы не этот чёртов Батист, который извернулся, изчервился,
выкрутился из верёвок и вскочил во весь
рост в нашей пироге. Он вытащил тряпку изо рта и изрыгнул такое проклятие, что
у меня всё задрожало до корней волос. Никакой возможности не было подмять его в
лодке на такой высоте, тем более что он схватил своё весло и начал вертеть им
над нашими головами, точно ирландец свою шилелагу([2]).
Дрянь дело, но к счастью мы
уже были почти на месте. Я же был так возбуждён, что последний манёвр мне не
удался и мы со всей дури врезались в высоченную сосну и высыпались из лодки,
словно горох из стручка, ударясь о ветки, ну точь в точь куропатки, которых
подстреливают в ельнике. Уж и не знаю, когда я потерял сознание, а только
последнее, что я помню, было ощущение, будто я проваливаюсь в колодец и лечу,
лечу, а колодец без дна.
К восьми утра я очнулся на
своей лежанке в нашем бараке. Притащили лесорубы меня и моих товарищей, спасли,
можно сказать. И хорошо, что никто себе башки не свернул, хотя все кости потом
ныли, точно я неделю спал на булыжниках. И я не говорю уже о синяках и ссадинах
на руках и на роже. Главное, что Дьяволу мы не достались, а остальное – зажило,
как на собаках. И не мне вам говорить, что мы не отнекивались, когда лесорубы
про нас говорили, что были мы пьяные в стельку. Уж лучше так, чем признаться,
что мы чуть только не продали душу Дьяволу. Хвалиться тут нечем. Прошло много
лет, прежде чем я решился рассказать начистоту, точно исповедался, как всё
было.
И вот что я вам скажу, друзья
мои: совсем не весело мчаться в пироге в
разгар зимы затем, чтобы обнять свою милую, особенно, когда править берётся
несчастный пьянчужка. Если верите мне, то дождитесь весны и летом обнимете
своих милых, чтоб не рисковать своей душой, доверяясь Дьяволу.
И Джо Ле Кук ( а по-нашему всё
же Ванька-повар) обмакнул поварёшку в золотистую патоку и заявил, что готова
елейная сладость всем на удивление, нам на радость!
Вот такая легенда.
Замечательно, что и в наш электронный век устная народная традиция всё ещё
жива. Например, современный квебекский поэт и певец Клод Дюбуа вдохновился этой
легендой и написал свою, песенную версию, которую можно послушать на Ю-тюбе.
À force de rester dans la
forêt à s'ennuyer
Le diable est venu les
tenter
Il fallait deux semaines
Quand la glace s'était en
aller
En canot pour s'en
retourner
C'était déjà l'hiver les
grands froids
Nous mordait les pieds
Impossible de s'en aller
C'était déjà Noël le Nouvel
An montrait son nez
Tous les hommes voulaient
s'en aller
Le diable guettant comme un
rapace son gibier
Vint leur offrir tout un
marché
Dans un canot dans le plus
grand que vous ayez
Installez-vous là sans
bouger
Quand minuit sonnera ton
canot d'un coup bougera
Il s'élèvera pour
t'emporter
Mais si l'un d'entre vous
après la fête terminée
Manque le bateau vous
périrez
Et chez le grand Satan vous
irez brûler ignorés
Ignorés pour l'éternité
Le canot s'éleva jusqu'au
ciel ils furent emportés
Jusqu'à leur village tant
aimé
Chacun revint une fois la
fête terminée
Sauf le dernier sans y
pensé
Posant le pied en
embarquant s'est retourné
C'est retourné sans y
penser
Alors le grand Satan dans
un tourbillon de brasier
Tous et chacun à emporter
Le plus jeune d'entre eux
Le plus méfiant le plus
peureux
Gardait comme un bijou
précieux
Une prière à tuer les
diables de la terre
Et quand il l'eut enfin
citée
Comme des étoiles furent
soudainement libérées
Devant leur cabane isolée
Вот мой перевод этого
стихотворения, может, у кого-то получится лучше...
Тоска в лесу за тридевять
земель,
Вернуться чтобы, мало двух
недель ...
И дьявол стал их искушать.
Уж Рождество почти, ты верь
мне иль не верь,
Вернуться можно лишь по талой
по воде.
Такая жизнь не стоит и гроша.
Зима такая, даже холод в
животе,
В груди у нас особый зуд –
душа!
Такая жизнь не стоит и гроша!
Уж Рождество почти, как хочется,
поверь,
Забыть на время холод и
метель,
Найти приют среди родных людей
И дьявол стал их искушать.
Влезайте в лодку, будут
чудеса,
Влезай, не бойся, в полночь,
налегке,
Я подниму её, помчу по
небесам,
Вы поплывёте, точно по реке.
Ты только правь, греби, что
силы, мой дружок,
На праздник ты прибудешь в
срок.
И там гуляй и пой, да хоть на
посошок,
Но опоздаешь если, тоже будет
прок.
Вы к Сатане отправитесь
тотчас,
Вас будут жечь до Страшного
Суда,
И вот уже помчал тот дьявол
нас,
До наших хат в мгновение
домчал.
Мы все плясали, чуть валились
с ног,
Но праздник кончится вот-вот,
И все собрались, кроме одного,
Он милой он отклеится не мог.
Тогда и взял всех Дьявол в
оборот,
Огонь объял и лодку и гребцов,
Был среди нас один, кто
приберёг
На случай чётки и мольбу
святых отцов,
Молитва та для чёрта
пострашней
Любых приказов Сатаны.
Он зашвырнул нас вновь за
тридевять земель,
Вот наш барак и
лесорубы-братаны,
Зима, мороз, и холод в животе,
Но есть в груди особый зуд –
душа.
Мы вспоминаем, каждый, кто
летел,
В той лодке, малого, кого чёрт
испужал.
Мы все в бараке, слава Богу –
спасены
Из лап ужасных Сатаны!
[1] Собственно, записана легенда была не
однажды, но классическим изложением считается то, которое появилось впервые в
газете Отечество в 1891 году за подписью Оноре Бограна, издателя и
журналиста, либерала, дважды избиравшегося на пост мэра Монреаля (в 1885 и 1887
годах). La Chasse-galerie выйдет отдельным сборником легенд и
сказок в 1900.
Жак Лабрек
озвучил просто великолепно эту и другие квебекские народные сказания и песни.
Ничего более энергичного и более заряжающего энергией мне ни в каком
фольклорном творчестве слышать не довелось.
