Антологии квебекской литературы - 003 - Мария Воплощения

Marie de l’Incarnation / Мари Гийар (1599-1672)

 

Мари де л’Инкарнасьон  - почему бы и нет? Вот так, как в Википедии, чтобы не заморачиваться с переводом. Хотя, конечно, для русского уха, Мария Воплощения звучит гораздо приятней, чем это «–сьон». Тем более, что речь идёт о женщине, которую вёл по жизни Святой Дух, и Он сказал ей – вот страна, где ты должна жить, где Таинство общения с Богом ещё не ведомо местным жителям. Сама Мария Воплощения пишет об этом вот в каких выражениях:

« (...) Однажды, во время общей молитвы перед святейшим Таинством, когда я была на хорах, стояла, опершись на мой стул, дух мой был восхИщен в Господе и показана была мне ещё раз эта великая страна во всех подробностях, как было и в первый раз.

Тогда же Всевышний сказал мне сии слова: « Это – Канада, то, что ты видишь; тебе надо отправиться туда и основать там дом во имя Иисуса и Святой Девы Марии». Эти слова дали смысл и жизнь моей душе, которая в неизъяснимом умалении подчинилась настоянию бесконечного и восхитительного Таинства, а это дало мне возможность произнести смиренно: «О, Господь! Вы можете всё, я же – ничего. Прошу Вас, помогите мне, вот я пред Вами, готова к послушанию. Выразите во мне и через меня Вашу волю». И не было в том ни сомнений, ни других помыслов; ответ был мгновенный и в то мгновение душа моя слилась с Господом. И в этом любовном слиянии была его бесконечная Благодать и ласка такая, какую не в силах выразить человеческая речь, но которая даёт душе крепость и уверенность Добродетели. И не стало для меня иных стран, кроме Канады, все мои помыслы были обращены к стране Гуронов, куда я должна была отправиться, чтобы содействовать другим работникам Евангелия, будучи едина с Духом Святым Отца Предвечного, под водительством Святого Сердца Иисуса, дабы обратить к нему души человечьи. (...)»

Давайте поговорим об этой незаурядной женщине.

Её отец, Флорен Гийар, был булочником, что может быть прозаичней? Мать происходила из благородного рода Бабу де ла Бурдесьер, который был на хорошем счету у католической церкви. Что можно сказать о таком браке? Чего только не бывает. Однако, семеро детей – это тоже о чём-нибудь говорит. Все дети были воспитаны добрыми христианами. Но Мария отличалась особой набожностью. Она видела Бога во сне. Однажды, Он склонился над ней и спросил: «Хочешь быть со Мной?» Она, разумеется, ответила «да». Этот анекдот восходит к её семи годам. Всё, что происходило в церкви, очаровывало её. Она готова была целовать полы одежды священника.

И вместе с тем она была живой подвижной девочкой, сообразительной и обаятельной. К четырнадцати годам она уже готова была принять постриг и затвориться в монастыре, но родители решили иначе. Когда ей было 16, к ней посватался шёлковых дел мастер Клод Мартэн. В 17 она уже стояла под венцом, а в 19 неожиданно овдовела, оставшись с шестимесячным ребёнком на руках. Об этом периоде своей жизни она практически ничего не говорит в своих записях, но свекровь её ела поедом, денег было, как кот наплакал, а тут ещё дитя. Как быть? Мечта о монастыре вернулась к ней, но житейские обстоятельства ещё удерживали её в миру. Говорят, она души не чаяла в своём ребёночке. И вот она вернулась в отчий дом, где её стали готовить к повторному замужеству. Кандидатов хватало, но только она предпочла одиночество, запиралась в своей комнате на втором этаже и предавалась чтению религиозных книг.

И случилось чудо. Однажды прямо посреди улицы её посетило видение. Она увидела свою жизнь, всё, совершённые ею ошибки, всё предстало перед её взором в мельчайших подробностях. Она исповедалась в ближайшей церкви и вернулась домой преображённая. Она сама себя не узнавала. Случилось это 24 марта 1620 года. Ей было тогда всего двадцать лет.

Нужда заставила её начать работать на  мужа сестры. Он занимался извозом. Поначалу она вела домашнее хозяйство, работала на кухне и на конюшне, ухаживала за больными, присматривала за тем, чтобы работники, которые жили в доме, как это было принято в то время, а их было около трёх десятков, не богохульствовали во время обеда. У неё был дар общения, она легко завоёвывала доверие. Приняв обет безбрачия, бедности и послушания, она тем не менее устраивала выгодные сделки, договаривалась о ценах, наблюдала за поставками и умела постоять за себя и за интересы предприятия.

Но сердце её уже тогда было отдано Богу. Когда её сыну исполнилось восемь лет, она решила, что пора. Она готовила сына к разлуке с ней в течение трёх лет (он через какое-то время тоже станет монахом), и, наконец, 25 января 1631 года она оставила дом своего старика-отца, отдала сына на попечение сестры, в услужении у которой была одиннадцать лет, и стала послушницей в монастыре урсулинок в Туре. Как объяснить этот жест, я не знаю. Известно только, что сын, которому исполнилось двенадцать, подбил дружков, чтобы они поддержали его, когда он будет кричать перед воротами монастыря: «Отдайте мне мою мать!»

Суровое было время. Послушничество Марии Гийар закончилось в 1633 году, когда она стала монахиней, взяв себе имя Марии Воплощения. Вскоре она стала помощницей настоятельницы, наставницей послушниц, доктором теософии, но всё это время она чувствовала, что монастырь в Туре – только промежуточная станция. Затем последовал описанный выше эпизод и, по указанию Всевышнего, 4 мая 1639 года на корабле «Святой Иосиф» она, вместе с двумя компаньонками, отправилась в Новую Францию.

В «Свидетельстве  Марии Воплощения», изданном её сыном, Клодом Мартэном, её первым биографом, можно прочитать о её путешествии через океан, а вот как она описывает своё прибытие в Квебек:

« После стольких лишений и бурь, первого августа 1639 года мы прибыли в Квебек. Месьё Монмани, Правитель Новой Франции, выслал шлюпки нам навстречу, в них была свежая еда. Он встретил нас, все отцы-настоятели встречали нас, выказывая нам своё благоволение. Все жители были рады увидеть нас, все были праздничны, никто не вернулся к работе в тот день.

Первое, что мы сделали сойдя на берег – мы поцеловали землю, принимающую нас, где мы положим свои жизни на служение Господу и во спасение дикарей. Нас отвели в церковь, где торжественно было спето Te Deum[1], после чего месьё Правитель сопроводил нас в форт, чтобы выслушать новости и получить от нас сопроводительные письма, и он, и святые отцы оказали нам честь показать наши будущие пенаты.

Наутро, Преподобные отцы Вимон и Лё Жён, а также другие служители миссии отвели нас в Силлери, деревню дикарей, наших заблудших братьев. Там нам тоже была оказана величайшая милость: мы услышали, как они хвалят Бога на своём языке. Как же мы были рады оказаться среди этих достойных неофитов, которые тоже смотрели на нас во все глаза. Первый из этих христиан доверил нам свою дочь, а потом появились и другие дочери, французов и аборигенов, которые готовы были начать учёбу. Дом, который отвели нам временно, пока будет найдено лучшее место для нашего монастыря, стоял на берегу реки. В нём было довольно тесно: две маленькие комнаты, в которых мы должны были спать и где мы принимали наших милых дикарок. Мы же чувствовали себя на седьмом небе.

Этот маленький дом в скором времени стал госпиталем из-за эпидемии оспы, которая распространилась среди дикарок. У нас совершенно не было мебели и все постели были на полу. Их было столько, что нам приходилось переступать через больных. Три или четыре из наших подружек дикарок умерли. Но дух Божий дал моим сёстрам великое мужество, ни единая не отвратилась от бед и грязи дикарок. Сама Настоятельница была первой, кто ухаживал за больными, не чураясь никакой самой грязной работы. О! сколь чудесны наши душевные движения, если они направлены на помощь другим и на спасение их душ!»

Таким образом духовная, религиозная жизнь Марии Воплощения оказалась прочно связанной с историей Новой Франции. Эта женщина была полна идей, не только религиозного порядка, но и порядка экономического. Её интересовало буквально всё : добыча руды и производство соли, её коммерческая хватка позволила ей наладить экспорт китового жира, организовать фермерское хозяйство при монастыре. Она сама занималась бюджетом, сама платила рабочим, сама месила хлеб... Она вела обширную переписку. По некоторым подсчётам, она написала около тринадцати тысяч писем, а это не то же самое, что публикация в фейсбуке или на твитере. Её письма изобилуют подробностями быта, меткими замечаниями и глубокими наблюдениями. Среди её корреспондентов были и монах Клод, её сын. Её можно по праву назвать зачинательницей эпистолярного жанра в литературе Новой Франции. В архивах Квебека хранятся пять или шесть подлинных писем Марии Воплощения. Первый биограф Марии Воплощения Дом Клод Мартэн опубликовал 221 письмо. Очень многие из писем монахини пропали, исчезли бесследно, но записи в реестре Благодетелей ордена Урсулинок в Квебеке свидетельствуют о размахе эпистолярного наследия Марии Воплощения. Многие из её писем – настоящие трактаты о религиозной жизни в Квебеке и главы истории Новой Франции.

Вот письмо, написанное её сыну, монаху бенедиктианцу Клоду 06 ноября 1662 года. Я выбрал самое короткое, чтобы поместить его полностью и таким образом дать общее представление о композиции письма. Все прочие из опубликованных писем намного длиннее и подробней и заслуживают отдельного издания на русском языке.

« Мой дорогой сын,

Я говорила вам в одном из прошлых писем о тяжком испытании, одном из самых тяжёлых, которые выпали на мою долю – о враждебности ирокезов. Вот в чём оно состоит. В этой стране есть французы настолько жалкие и настолько не верящие в Бога, что из-за них мы теряем многих наших новых христиан. Они дают им крепкие напитки, вино и водку, обменивая их на бобровые шкуры. Эти напитки губят мужчин и женщин, детей и даже девушек. Потому что каждый сам себе хозяин, когда в хижине едят и пьют; но стоит им выпить, как они впадают в безумие. Они бегают голые, хватаются за оружие, их боятся и бегут все вокруг, днём ли, ночью ли, они мечутся по Квебеку и никто не в силах остановить их. Из-за этого случаются убийства, чудовищные, неслыханные по своей жестокости. Преподобные отцы делают всё возможное, чтобы предотвратить подобное, как среди французов, так и среди дикарей. Но пока все их усилия были тщетны. Когда наши дикарки, живущие вне монастыря, пришли на занятия, мы объяснили им, какое это зло и где они могут оказаться, если будут следовать примеру родителей; ни одна из них не вернулась в класс. Такова природа дикарей: они делают всё, что позволяет им вольность их нравов, пока они не окрепли в христианском духе. Один из вождей алгонкенов, примерный христианин, первый из крещённых в Канаде, жаловался нам, говоря: «Ононтио (это месьё Управитель) убивает нас, разрешая довать нам эти напитки». Мы ответили ему: «Скажи, чтобы он запретил это».

- Я ему уже говорил два раза, - продолжил он, - и тем не менее он не делает ничего. Попросите вы его, чтобы он вступился за нас. Может быть, он послушается вас.

Это совершенно невозможно, видеть все эти трагические события, порождаемые этим бесстыдным обменом. Его Святость монсеньор прелат делает всё, что в его силах, чтобы прекратить это безобразие, которое не много не мало разрушает христианскую веру и подрывает авторитет Церкви. Он использовал всё своё милостивое влияние, чтобы отвратить французов от этого порока, столь противного вере и пагубного для дикарей. Они же презрели его увещевания, поддерживаемые светскими законами, за которыми сила. Они отвечают ему, что повсюду напитки разрешены. Им отвечают, что в Новой Церкви, среди невежественных народов напитки эти должны быть запрещены, потому что видно, как мешают они распространению истинной веры и порядочных манер среди новообращённых. Но разумные доводы имеют столь же силы, что и любезные увещевания. Случились и другие, чрезвычайно важные события, связанные с этим злом. Движимый духовным рвением монсеньор прелат отлучил от Церкви некоторых, кто торговал этим товаром. Но даже этот гром среди ясного неба не помог им осознать творимое ими зло. Они сказали, что Церковь не должна вмешиваться в дела торговли. Прелат же, видя какой оборот принимает дело, отправился во Францию, чтобы найти управу на лихоимцев, чьи помыслы приносят столько бед. Он едва не умер, переживая эту трагедию, он весь высох от горя. Я думаю, что, если он не сумеет добиться своего, он не вернётся, а это будет невосполнимой потерей для нашей Новой Церкви и для всех живущих здесь французов. Он всего себя отдаёт во служение им и я бы сказала кратко, что в этом он подобен святым. Я прошу вас молиться за него и молить Всевышнего, чтобы он решил это такое важное дело и вернул нам нашего преподобного прелата, настоящего пастыря наших душ, жмущихся к нему.

Вы видете, что всё моё письмо говорит только о деле, тяготящем моё сердце, ибо вижу я, как бесчестится Имя Божие, как презирается Церковь Его и в какой опасности потерять Его благословение находятся души. В других письмах я отвечу на ваши.»

Можно было бы сказать, что Мария Воплощения была любящей матерью, но наше светское воспитание мешает нам. С другой стороны, мы не может судить по одному письму, выбранному только потому, что оно было относительно кратким. В других письмах она отвечает и мудро и просвещённо на просьбы сына посоветовать, как быть в той или иной ситуации. Их разделял океан, но соединяла одна вера, одна любовь к Создателю, что позволило им поддерживать переписку на протяжении тридцати с лишним лет. Это по настоянию сына, Мария Воплощения напишет заново историю своего служения Богу, после пожара в монастыре, где она была уже настоятельницей в 1651 году. Писала она по ночам, другого времени у неё не было, а рано утром она уже была с послушницами на первой утренней молитве и на мессе.

Мария Воплощения занимает достойное место в нашей антологии как мастер эпистолярного жанра. Вот только для неё письма не были «жанром», а были местом раздумий и откровений, исповедальней и часовней. Их достоинство (и, одновременно, недостаток) в их спонтанности. Хочется привести выдержку из одного из последних, написанного 30 июля 1669 года, её писем сыну.

« Мой дорогой сын,

Корабль из Франции прибыл в наш порт в конце июня и с тех пор больше не было. Этот корабль привёз нам известия от вас, что позволило мне ещё раз возблагодарить Господа за Его милосердие и к вам, и ко мне. Самая моя большая радость в жизни – размышлять об этом. И я вижу, что и вам это близко, что и вас это трогает и помогает вам. Чувствуете ли вы радость и довольство от того, что я оставила вас на Его попечение, чтобы вы были ведомы Его любовью? Нашли вы в том благость, которую невозможно оценить вполне? Знайте же, я повторю это ещё раз, что будучи вдали от вас, я хороню себя заживо, что только Дух Святой, неизъяснимый в нежности, которую я испытываю по отношению к вам, не позволяет мне отчаиваться, думая о том, что я сделала: но так надо было, надо было пройти через это, не раздумывая, подчиниться Его воле. Иначе природа человеческая не позволила бы мне, матери, отказаться от собственного дитя. Мне казалось тогда, что покидая вас в таком юном возрасте, я предаю вас в руки людей, чья вера может быть не достаточно сильна, что они могут воспитать вас без любви к Всевышнему, а это было бы большей бедой, чем даже моя разлука с вами, кого сама я хотела воспитать в Духе Господнем (...) Этот Дух Святой, видя мои терзанья, был безжалостен к моим чувствам, говоря мне в сердце моём: « Живо, время уходит, нельзя медлить, тебе не хватит жизни, чтобы исполнить предназначенное тебе».»

Тридцать три года Мария Воплощения участвовала в неустанном труде по созданию французской колонии на американском континенте. Её письма повествуют об упорстве французов, их победах и поражениях, о её убеждённости в правоте Святого Духа, приведшего её в Канаду.

Перед смертью она в письме к сыну пересмотрела всю свою жизнь и теперь мы можем убедиться в том, насколько полной и счастливой жизнью она жила: Господь являлся ей, Он указал ей путь, и то, что она сделала для ордена урсулинов – неоценимо. Её сын стал вестником её славы. Он тоже прошёл путь от послушника в монастыре бенедектинцев до настоятеля монастыря, а потом стал одним из советников Папы римского. Известия об этом наполняли счастьем сердце Марии Воплощения и последними её словами были слова, обращённые к сыну: «Скажите ему, что я сохранила его в сердце своём».

20 июня 1980 года, пока в Москве шла Олимпиада, Папа Иоанн-Павел второй причислил её к лику блаженных, а теперешний Папа римский Франсуа в 2014 году – к лику святых. Останки Марии Восхищения покоятся в монастыре Старого Квебека, а её могила стала местом паломничества. Есть и музей святой Марии Восхищения, там же в Квебеке, в старом городе.

---

[1] Тебя, Бога, хвалим

Об антологиях квебекской литературы

(Продолжение, начало Квебекские тетради №1-2)

Что же удивительного в том, что многие авторы считают, что по-настоящему квебекская литература началась вместе с осознанием своей «особенности» тех франко-канадцев, которые уже перестали воспринимать Францию, как свою колыбель. Многие десятилетия британского владычества отвратили жителей провинции от Франции, о которой было известно только, что королевская власть перестала существовать, что теперь там республика, беспорядки, а то вдруг – империя! Наполеон .., что этой стране нет дела до Новой Франции и поэтому надо самим позаботиться о своём будущем.

Поэзия – удобный жанр для формирования национального самосознания: стихи легко заучиваются наизусть и передаются изустно, поддерживая таким образом устную народную традицию. Можно утверждать, что вторая половина 19 века в Квебеке стала своего рода «золотым» временем квебекской поэзии. Серж Провенше говорит о Памфиле ЛеМейе, Вайнман и Шамберлан предлагают вниманию учащихся отрывки из произведений Луи Фрешетта и Октава Кремази, Мишель Лорэн добавляет в этот список стихотворение Антуана Жерэн-Лажуа. Напомним, что мы рассматриваем пока только учебные антологии, т.е. сознательно ограничивающие круг авторов только самыми известными, которые кроме того вписываются в рамки течения, обозначенного как патриотический романтизм. Исключение составляет только Юдор Эвантюрель, своего рода предшественник Неллигана, который писал от первого лица и в основном о своих переживаниях, но в духе романтизма, в духе своего времени.

Проза того времени представлена в антологии Мишеля Лорэна произведениями журналистов и речами политических деятелей, в частности: Пьер-Жорж Буше де Бушервиль, принимавший участие в востании Патриотов, Мари-Тома Шевалье де Лоримье (его политическое завещание), повешен в 1839 году, как один из зачинщиков бунта, журналисты и полемисты Луи-Антуан Десоль, Жюль-Поль Тардивель и Артюр Бюи, Патрис Лакомб, автор единственного романа (Отцовская земля), который, однако, стал отправной точкой для целого движения почвенников,  а также Анри-Раймон Касгрэн, один из вдохновителей всего литературного процесса второй половины 19 века в Квебеке.

 Другие три учебные антологии добавляют к этому списку имена Шово, Лоры Конан и  Филиппа Обера де Гаспе отца, который тоже был брошен в тюрьму по делу Патриотов. Все учебные антологии упоминают Франсуа-Кзавье Гарно, историка и журналиста, как вдохновителя патриотической литературы, а его многотомную Историю Канады – как ответ на рапорт лорда Дюрхама.

Таким образом, мы можем подвести промежуточный итог. Все рассматриваемые нами учебные антологии говорят об истоках, называя французов, побывавших или поселившихся в Новой Франции, говорят об устном народном творчестве, в связи с завоеванием Новой Франции британцами, говорят о влиянии католической церкви, позволившей сохранить французский язык в Квебеке, говорят о журнализме и ораторском искусстве, которые определили национально-патриотическое и романтическое направление в литературе Квебека 19 века, а это направление связывается с почвенничеством (мы могли бы сравнить это литературное течение с народничеством в русской литературе второй половины 19 века).

Другими словами, авторы антологий более или менее согласны с тем, что происходило в литературе Квебека до 1860 года, когда литературы, как таковой, практически не было; так, отдельные произведения в основном социально ангажированные. Дальнейшие события трактуются составителями учебных антологий по-разному. Но об этом мы поговорим в следующих номерах блога.

Антологии квебекской литературы - 002 - Самюэль Шамплэн

№ 2

Самюэль Шамплэн (1570-1635)

Если верна поговорка «из грязи в князи», то к Самюэлю Шамлэну она применима только отчасти. Как ему хотелось, чтобы король отдал ему должное и провозгласил бы его вице-королём Новой Франции! Как ему хотелось, чтобы между его именем и фамилией была благородная частица «де», Самюэль де Шамплэн, так ведь нет, даже этого ему не удалось добиться. Он присвоил себе её по собственному почину, решил, что ему вполне можно подписываться подобным образом, ведь как ни крути, а именно он был фактическим губернатором Новой Франции, именно ему удалось основать настоящие поселения на этой земле, заложить основы будущей государственности.

Камиль Руа в своей учебной антологии (1934) предваряет его тексты всего тремя строчками: «Самюэль де Шамплэн оставил по себе записи его «Путешествий» (1632). Мы выбрали тексты из его «Путешествия господина де Шамплэна на запад в Новую Францию, называемую Канадой»». До странного скупо и даже как будто не слишком любезно. Первый из трёх выбранных им текстов описывает преимущества Новой Франции, её природные богатства и возможность использования плодородных земель вдоль реки Святого Лаврентия. Во втором отрывке Шамплэн обращается к королю, моля его подумать не о сиюминутных выгодах, а о том, как в будущем прозвучит его имя, если он не оставит забот о новых своих территориях, и, особенно, если обратит дикарей в истинную веру. О, это был хитрый ход, Шамплэн таким образом заручился поддержкой кардинала Ришелье, а всем известно, какую роль играл этот «красный кардинал» при дворе Генриха четвёртого, основателя династии Бурбонов. Третий отрывок повествует о прибытии Шамплэна в Квебек в 1608 году (когда город, собственно, и был заложен). В этом отрывке Шамплэн упоминает Картье, говоря об удобной гавани, найденной его предшественником, и о возможности зимовки в этих местах, если следовать примеру индейцев, тщательно готовясь к этому суровому периоду.

Как я уже говорил, Шамплэн так или иначе упоминается всеми, кто составлял антологии франко-канадской и квебекской литератур. Его наследие достаточно велико, правда, по замечанию Леопольда Лёблана, соавтора Жиля Маркотта, под редакцией которого вышла четырёхтомная «Антология квебекской литературы» (1978-1980): «Прилежный и благоразумный, он смотрел на вещи и на людей вокруг него прагматически, без юмора, без поэзии, без величия.  Искуссный рисовальщик, он и в текстах своих был истым реалистом, рисуя действительность, как через кальку. Стараясь всё записать объективно, Шамплэн не даёт своим текстам вздохнуть, они мертвы от удушья.»

А что, сказано смело и хлёстко! Лёблан упоминает также масштабность наследия Шамплэна – 1480 страниц в издании Лавердьера, охватывающее всё (или почти всё), что было написано путешественником от 1603 до 1632 года. Это упорство, с которым Шамплэн предавался письму, не сочинительству, всё же заслуживает уважения. Понятно, что основополагающее издание в четырёх томах может посвятить авторам несколько больше страниц, чем однотомные и тем более учебные антологии: четыре пространных отрывка. Мы же ознакомим читателей только с одним из них. В нём Шамплэн рассуждает, что значит быть настоящим мореходом:

«Мне кажется, что есть вещи очевидные, которые должны быть присущи настоящему мореплавателю в той же мере, что и любому другому человеку: порядочность и благолепие; не позволительно, чтобы на судне имя Божие поминалось всуе, чтобы матросы богохульствовали, не боясь Божьего суда; надобно, чтобы команда была воздержанной, чтобы утром и вечером прежде всякого другого дела думала она о молитве. И если мореход имеет достаточно средств, я советовал бы ему брать в плавание священника, человека Церкви, умелого и обходительного, который время от времени мог изгонять бесов, вселяющихся в иные слабые души солдат и матросов, чтобы те не забывали страшиться Бога. Священник может поддержать больных и страждущих, принять покаяние, помочь пережить опасности, ожидающие всякого в открытом море.

Моряк не должен привередничать в еде и питье, а приспосабливаться к обстоятельствам, если же  он не может довольствоваться малым, то смена климата и пищи может сделать его больным. Перемена в еде, когда долгое время не можешь позволить себе разнообразной пищи, может привести слабого человека к цинге скорее, чем прочих. На корабле же надобно иметь и провиант, который бы излечивал заболевших.

Должен быть могуч, покладист, настоящим морским волком, неутомимым в работах и тяготях, чтобы в любой ситуации не растеряться, чтобы голосом командным мог обязать каждого делать то, что всего необходимей. И сам не должен чураться тяжёлой и грязной работы, чтобы не быть чужим своей команде, что сеет беспорядок, а напротив, чтобы в командах его было разнообразие, соответсвующее моменту.

Должен быть внимательным и чутким в разговоре, но непререкаемым в приказах, чтобы держать дистанцию, не позволяя сходиться с ним слишком коротко, если только это не равный по званию.

Панибратство часто рождает презрение; должно не проявлять мягкотелости к любым нарушениям дисциплины, но поддерживать добрые начинания, хвалить, а не чваниться перед другими, чтобы и самому ему не пришлось испытыть уныние, порождающее гадкие чувства, подобные гангрене, охватывающей всё тело, упреждать дурные сговоры, отчуждённость и безразличие, которые часто приводят к краху любое самое смелое предприятие».

Мишель Лорен, автор одной из учебных антологий, о которых мы говорим в параллельном тексте, оставляет произведения Самюэля Шамплэна без внимания, единственно отметив на линии времени 1608 год, когда Шамплэн основал город Квебек. Интересно бы знать, почему? Ни слова о его текстах, забавно! А вот в другой учебной антологии, Вайнман и Шамберлан говорят об «отце нации» уважительно: «В  1603 году, под водительством Франсуа Граве дю Мон, он участвует в детальном изучении долины рек Сагне и Святого Лаврентия. Вернувшись во Францию, он публикует «О дикарях». Прислушиваясь к рассказам индейцев, Шамплэн мысленно уже исследует цепь Великих озёр вплоть до Ниагарского водопада. После неудачной попытки колонизации Акадии и мыса Код, Шамплэн получает от дю Мона звание лейтенанта(...). Шамплэн стал союзником монтанэ и гуронов в их войне с могавками (ирокезами). Не найдя водного пути в Китай и Индию, он тем не менее открыл путь на запад американского континента. В 1632 году он публикует «Путешествия по Новой Франции», книгу, которая стала ретроспективой всего, что увидел и сделал Шамплэн за 26 лет походной жизни.»

Понятно, что антология эта – учебная, поэтому никаких подробностей о перипетиях жизни Шамплэна в ней не говорится: зачем смущать молодые умы? А между тем, мне так кажется, некоторые факты биографии Шамплэна могли бы послужить поводом для дискуссии, чего зачастую не хватает этим самым молодым умам. Даже то, что до сих пор не известно был Шамплэн крещён католиком или протестантом, потому что предположительно он родился в Бруаже,  в самом сердце тогдашнего активного протестантизма, и как это могло повлиять на его дальнешую судьбу – великолепный повод для дискуссии, если только преподаватель в состоянии объяснить политическую ситуацию в Европе в конце XVI и начале XVII веков, в чём был смысл противостояния католиков и гугенотов, что послужило началом религиозных войн и т.д.

А то ещё другой аспект биографии Шамплэна, когда он в 1610 году, сорока трёх лет от роду, вернувшись из Квебека, женился на двенадцатилетней девочке, Елене Буле, взяв шесть тысяч ливров приданного, четыре с половиной при сделке, а остальное двумя годами позже, когда стал фактически жить с ней. Она в 1612 году перешла в католическую веру. Этот факт тоже заставляет задуматься.  В частности, о приданном. Сумма по тем временам не малая. Впрочем, отец Елены был камергером короля Франции, можете себе представить! Чем не повод для дискуссии со старшеклассниками?

После венчания, в марте 1611 Шамплэн отправился в своё уже пятое путешествие в Новую Францию. Интересно, что остров святой Елены, на котором теперь парк имени Жана Драпо, назван в 1611 году в честь этой самой девочки – супруги Шамплэна. Сама же Елена Буле появится впервые в Квебеке только в двадцатилетнем возрасте, в 1620 году, это год десятого путешествия Шамплэна в Новую Францию, которое продлится до 1624 года. Четыре года Шамплэн, который в это время уже перестал быть исследователем-первопроходцем, а стал администратором по повелению короля Луи XIII, провёл в обществе своей молодой жены. Правда, заботы об устроении жизни переселенцев занимали Шамплэна всецело и, похоже, у него не было времени для супруги. Одно время она занимала себя, научая детей индейцев писать и читать по-французски. Но вскоре это наскучило ей. Она часто встречалась с некой мадам Эбер, муж которой считается первым переселенцем, и её дочерьми, но и этого ей было мало. Её брат находился в это время в Новой Франции. Он женился на одной из дочерей мадам Эбер в 1621 году. Всё это было поначалу интересно жене интенданта, но в конце концов скука одолела её настолько, что в 1624 году она с мужем и братом возвратилась во Францию, чтобы навсегда забыть о годах, проведённых в нищете и заброшенности среди дикарей.

А между её братом Юсташем и её мужем связи были прочнее. Юсташ был несколько лет доверенным лицом и заместителем Шамплэна. Под его начало был отдан новый форт Сен-Луи, он был послан парламентарием в Труа-Ривьер и ему удалось оттянуть начало войны с ирокезами до прихода регулярных частей французской армии. Ему была поручена ответственная миссия доложить королю о бедственном положении в колонии. К сожалению, на пути во Францию его перехватили англичане. Дальнейшая его судьба прорисовывается смутно, но известно, что около десяти лет он прожил в Италии на деньги сестры, Елены Буле.

А сестру, наверное, можно понять. Шамплэн всё время в разъездах, весь в делах, кипит, брызжет его жизнь, а она тоскует, прозябает, томится. Интересно, что, вернувшись во Францию, Елена Буле захотела стать монахиней-урсулинкой. И стала, через десять лет после смерти Шамплэна, в 1645 году. Шамплэн не завещал ей ничего из того, что было им нажито за годы путешествий и административной деятельности в Новой Франции. Вопреки брачному договору, но по сложившейся тогда традиции, он отдал всё своё достояние Богородице и, следовательно, церкви. Последнюю волю Шамплэна удачно оспорила кузина Елены Буле, Мари Камаре. Вероятно и ей досталось кое-что из акций Шамплэна, который участвовал почти во всех торговых кампаниях того времени.  По какой-то причине Елена Буле не ужилась с урсулинками в Париже, где она взяла себе имя сестры Елены Святого Августина. Она основала свой монатырь! Круто! Тоже тема для разговора со школьниками или студентами колледжа. Вот если бы преподаватели литературы могли оперировать фактами биографии писателей и людей их окружавших. И могли фантазировать на эту тему, как это делают иные писатели.

Интересно почитать об этой женщине в трёхчастном романе Николь Фиф-Мартель «Элен де Шамплэн». Правда, нельзя верить всему, что говорит писательница. Для развития романа она выдумывает молодого воздыхателя и прочий романтический бред, откуда ни возьмись появляется сын, которого у Шамплэна никогда не было, Шамплэн оставляет её во Франции, но душой она рвётся в Квебек, где остался её любовник Людовик, короче, в романе многое поставлено с ног на голову, но читается с интересом, рекомендую.

Что ж, познакомим читателей с текстом из антологии Вайнмана и Шамберлана, в котором говорится об основании первого поселения, которое потом превратится в город Квебек.

« Я повелел продолжать строительство наших жилищ, которые состояли из трёх двухэтажных сооружений. Каждое по пяти косых сажен в длину и четырёх в ширину. Склад, девяти сажен в длину и шести в ширину, подвал высокий, в человеческий рост. По периметру сооружений я распорядился сделать галереи на уровне второго этажа, так будет удобней, и вырыть ров шириной в семь шагов и глубиной в рост человека. За рвом расположатся много сторожевых вышек, которые замкнут жилой периметр, там же расположатся наши пушки. Впереди жилых строений образуется площадка семи сажен в длину, выходящая на берег реки. Вокруг жилья станет сад, хороший сад, и открытое пространство к северу на сто-сто двадцать шагов в длину и пятьдесят или шестьдесят в ширину. Рядом с названным Квебеком протекает речка[1], которая ведёт к озеру, отстоящее он поселения на шесть или семь льё[2]. Имею сообщить, что недалеко от этой речки была зимовка Жака Картье, примерно в одном льё от неё остались ещё руины поселения, печная труба, от которой осталось одно основание, похоже, что вокруг был вырыт ров, но не глубокий. Мы нашли множество замшелых затёсанных брёвен и ещё три или четыре пушечных ядра. Всё это доказывает, что здесь было христианское поселение, а значит не иначе, как поселение Жака Картье. Ибо не было никого, кто был в этих местах и зимовал в то время. Я сужу так, что это место следует именовать Сен-Круа[3], как называл его Картье, название же это было дано другому месту, в пятнадцати льё на запад от того места, где теперь обосновались мы. Судим же мы так, потому что в том месте не могло быть зимовки Картье, если там нет ни реки, ни гавани, которая могла бы вместить корабли Жака Картье, если только не говорить о большой реке[4] или той, что я уже упоминал, в которой во время отлива не больше полусажени глубины и множество камней и песчанных отмелей в устье. Удерживать же корабли в большой реке, где сильное течение, высокие приливы и ледяные торосы означало то же, что потерять их (...)

Мне обязательно хотелось рассудить об этом, потому что многие считают, что это место и было резиденцией означенного Жака Картье. Я же в это не верю, исходя из рассуждений, приведённых выше: Картье обязательно оставил бы упоминание об этом месте в своих дневниках, написанных для потомства, как всё, что он сделал и увидел. Я утверждаю, что прав: доказательством тому – история, написанная им(...)

Пока лесопильщики и плотники и прочие рабочие возводили наши жилища, я послал прочих расчищать землю вокруг, чтобы заложить сад: засеять его и смотреть, как всё взойдёт, потому что земля уж больно хороша здесь.

Тогда же число дикарей жило неподалёку от нас в хижинах, ловили угрей, лов коих начинается около 15 сентября и заканчивается около 15 октября. В это время все дикари кормятся этой манной, сушат и коптят её на зиму, до февраля месяца, когда снега стоят по колено и выше, до пояса. Это время, когда они набирают своих угрей и прочее, что находят, когда ловят бобров, которые не уходят до начала января (...)

Все эти народы живут тем, что даётся им, иные едят моллюсков, когда вынуждены, едят своих собак, укрываются шкурами от холода. Я уверен, что если научить их жить и возделывать землю и прочее, то научатся очень скоро. Потому как есть среди них многие, что рассудительны, исполнительны и отзывчивы на советы. Есть в них и злоба, которая толкает их на месть и заставляет лгать, не следует слишком полагаться на этих людей, если за тобой нет права и силы. Они обещают много, исполняют же редко. Для этих людей нет закона, насколько я могу судить, но есть множество верований, которыми они пользуются по своему усмотрению. Я спрашивал их, каким образом они молятся своему богу, они же отвечали, что вместе они это не делают, но каждый молится в своём сердце и как может. Вот почему нет у них единого закона, и не ведают они, что значит молиться единому истинному Богу, потому и живут, как дикие звери. Я считаю, что из них вышли бы добрые христиане, если мы будем продолжать жить на их земле, чему они в большинстве своём не противятся».

Конечно, литературой это назвать трудно, но Шамплэн и не предполагал прослыть литератором. Но, если так, то зачем нам упоминать о Шамплэне в литературной антологии? Но ведь жанр записок путешественника существовал и существует по сей день. А это, знаете ли, литературный жанр. Разумеется, Шамплэн не думал о себе, как о литераторе, однако он думал о тех, кому он адресовал свои записки, а это уже литературный подход. К тому же он был практически канадцем, потому что явно предпочитал Новую Францую старой и бОльшую часть жизни провёл в Квебеке, где, собственно, и скончался в 1635 году.

Имя Шамплэна ещё не однажды будет упомянуто в наших текстах, потому что мы не сказали ещё и сотой доли того, что успел совершить этот человек. О нём будут вспоминать многие и многие из литераторов Франции и Квебека, потому что Шамплэн это ещё и мост меж двух берегов.

---

[1] Сен-Шарль, названная так отцами реколлетами в честь викария Понтуазского, Шарля де Бу.

[2] Примерно 24-28 километров, Шамплен пользуется старинными и очень приблизительными мерами.

[3] Святой Крест

[4]Святого Лаврентия

Об антологиях квебекской литературы

(Продолжение, начало Квебекские тетради №1)

Вернёмся к анализу антологий. Рассмотрим прежде всего содержание учебных антологий: авторы и их тексты. Начнём с перечисления, а потом уже будем говорить о конкретных авторах и давать переводы отрывков из самых значительных, с нашей точки зрения, текстов этих авторов.

Все антологии так или иначе упоминают Жака Картье с его «записками путешественника» - три похода через океан и водружение креста на территории будущей Новой Франции во славу короля и католической церкви. Обязательно упоминается Самюэль Шамплэн, который положил начало заселению новой колонии. Разорившийся барон Лаонтэн тоже отправился в Новую Францию и даже отличился во время военных действий французов против племени Тсоннонтуанов. Он вернулся в Европу, чтобы опубликовать там в 1703 году свои Воспоминания..., в которых появится персонаж «хорошего» дикаря. Между прочим, Руссо тогда ещё даже не родился. Посланные для евангелизации дикарей отцы иезуиты писали свои реляции вышестоящему начальству. Жан Бребёф, Поль Рагно, Поль Лё Жён – вот некоторые из упоминаемых отцов-иезуитов. Кроме этого ордена в евангелизации участвовали и другие, в частности, близкий моему сердцу Габриэль Сагар, отец реколлект, написал большой трактат о своём походе в страну Гуронию. Упоминается Мари Гияр, которая войдя в орден урсулинов, примет ставшее известным в Квебеке имя Марии Воплощения (Marie de l’Incarnation);  женщина интересной судьбы, истинно верующая, в последствии – настоятельница монастыря в Монреале. В антологии Вайнмана и Шамберлена приводится отрывок из записей Марии Морэн из ордена госпитальеров. Но всё это – пришлые, в некотором смысле, случайные люди, которые не собирались писать литературное произведение, а вели дневниковые записи, отчасти для себя, отчасти для начальства. В этих записях нет интриги, нет главного персонажа, если не считать самого путешественника, нет, собственно говоря, литературы, т.е. литературной работы, связанной с созданием литературного произведения, предназначенного для широкой публики, для публикации.

Изобретение Гутенберга, его печатный станок, хоть и получил определённое распространение в 16 веке, всё же не использовался ещё в полной мере, как способ зарабатывать деньги продажей книг. В Квебеке же первый печатный станок появился только в 1764 году. В июне этого года выходит первый номер Квебекской Газеты (La Gazette de Québec/Quebec Gazette). А до появления первой книги, написанной и изданной в Квебеке, придётся ждать ещё почти семьдесят лет!

Вполне разумным можно было бы считать, что появление книги Филиппа Обера де Гаспе, сына, с многозначительным названием «Влияние книги» положило начало ещё не квебекской, но франко-канадской литературы. Жаль только, что сама по себе книжка была, как бы это выразиться, «лёгкого поведения». Считать её началом серьёзной литературы было бы легкомысленно. К тому же мы таким образом признаём справедливым высказывание лорда Дюрхама(1838), утверждавшего, что у Квебека нет ни своей истории, ни литературы. Он был послан в Квебек английской короной для расследования причин бунта Патриотов 1837-1838 годов.

Разумеется, не стоит сбрасывать со счетов устное народное творчество. Пусть оно корнями своими уходит в почву Франции, в Квебеке оно претерпело значительную трансформацию, стало удивительно самобытным и практически неузнаваемым, если сравнивать его с подобным явлением во Франции. Авторы антологий считают своим долгом подчеркнуть существование традиции сказок и легенд, которые, будучи записаны уже настоящими квебекскими литераторами, такими авторами, как Оноре Богран или Луи Фрешетт вполне могут считаться истоками квебекской литературы. То же происходило и во многих других, если не во всех литературах народов мира. Сотни исследователей указывают на устное народное творчество, как на кладезь мудрости и источник вдохновения будущих литераторов.

Наиболее известной квебекской легендой считается легенда о сказочно-дьявольской лодке, способной за считанные минуты перенести по воздуху двенадцать лесорубов; эту легенду (Chasse-galérie) пересказал в 1891 году Оноре Богран, журналист, политический деятель и мэр Монреаля. Об этой легенде говорят все учебные антологии. Ничего в том удивительного нет. Она действительно пересказана весьма красочно.

Серж Провенше упоминает легенду о распутной и опасной ведьме Корриво. Антология Мишеля Лорэна воспроизводит целиком сказку о Трёх девицах, которые «кариотерили», примечательную своим откровенно антиклерикальным содержанием и попросту сказать – неприличную. Её записал Жак Лабрек со слов одного из жителей Шарлевуа во время своей этнографической экспедиции в 1946 году. О, да! Население Новой Франции было в большинстве своём безграмотно, а после завоевания страны британцами (1760) и до получения хоть какого-то статуса (1867), более ста лет только устная традиция поддерживала национальное самосознание подавляющего большинства бывших французов.