Самюэль Шамплэн (1570-1635)
Если верна
поговорка «из грязи в князи», то к Самюэлю Шамлэну она применима только
отчасти. Как ему хотелось, чтобы король отдал ему должное и провозгласил бы его
вице-королём Новой Франции! Как ему хотелось, чтобы между его именем и фамилией
была благородная частица «де», Самюэль де Шамплэн, так ведь нет, даже этого ему
не удалось добиться. Он присвоил себе её по собственному почину, решил, что ему
вполне можно подписываться подобным образом, ведь как ни крути, а именно он был
фактическим губернатором Новой Франции, именно ему удалось основать настоящие
поселения на этой земле, заложить основы будущей государственности.
Камиль Руа в
своей учебной антологии (1934) предваряет его тексты всего тремя строчками:
«Самюэль де Шамплэн оставил по себе записи его «Путешествий» (1632). Мы выбрали тексты из его «Путешествия господина де Шамплэна на запад в Новую Францию, называемую
Канадой»». До странного скупо и
даже как будто не слишком любезно. Первый из трёх выбранных им текстов описывает
преимущества Новой Франции, её природные богатства и возможность использования
плодородных земель вдоль реки Святого Лаврентия. Во втором отрывке Шамплэн
обращается к королю, моля его подумать не о сиюминутных выгодах, а о том, как в
будущем прозвучит его имя, если он не оставит забот о новых своих территориях,
и, особенно, если обратит дикарей в истинную веру. О, это был хитрый ход,
Шамплэн таким образом заручился поддержкой кардинала Ришелье, а всем известно,
какую роль играл этот «красный кардинал» при дворе Генриха четвёртого,
основателя династии Бурбонов. Третий отрывок повествует о прибытии Шамплэна в
Квебек в 1608 году (когда город, собственно, и был заложен). В этом отрывке
Шамплэн упоминает Картье, говоря об удобной гавани, найденной его предшественником,
и о возможности зимовки в этих местах, если следовать примеру индейцев,
тщательно готовясь к этому суровому периоду.
Как я уже
говорил, Шамплэн так или иначе упоминается всеми, кто составлял антологии
франко-канадской и квебекской литератур. Его наследие достаточно велико,
правда, по замечанию Леопольда Лёблана, соавтора Жиля Маркотта, под редакцией
которого вышла четырёхтомная «Антология квебекской литературы» (1978-1980):
«Прилежный и благоразумный, он смотрел на вещи и на людей вокруг него прагматически,
без юмора, без поэзии, без величия.
Искуссный рисовальщик, он и в текстах своих был истым реалистом, рисуя
действительность, как через кальку. Стараясь всё записать объективно, Шамплэн
не даёт своим текстам вздохнуть, они мертвы от удушья.»
А что, сказано
смело и хлёстко! Лёблан упоминает также масштабность наследия Шамплэна – 1480
страниц в издании Лавердьера, охватывающее всё (или почти всё), что было
написано путешественником от 1603 до 1632 года. Это упорство, с которым Шамплэн
предавался письму, не сочинительству, всё же заслуживает уважения. Понятно, что
основополагающее издание в четырёх томах может посвятить авторам несколько
больше страниц, чем однотомные и тем более учебные антологии: четыре
пространных отрывка. Мы же ознакомим читателей только с одним из них. В нём
Шамплэн рассуждает, что значит быть настоящим мореходом:
«Мне кажется, что
есть вещи очевидные, которые должны быть присущи настоящему мореплавателю в той
же мере, что и любому другому человеку: порядочность и благолепие; не
позволительно, чтобы на судне имя Божие поминалось всуе, чтобы матросы
богохульствовали, не боясь Божьего суда; надобно, чтобы команда была
воздержанной, чтобы утром и вечером прежде всякого другого дела думала она о
молитве. И если мореход имеет достаточно средств, я советовал бы ему брать в
плавание священника, человека Церкви, умелого и обходительного, который время
от времени мог изгонять бесов, вселяющихся в иные слабые души солдат и
матросов, чтобы те не забывали страшиться Бога. Священник может поддержать
больных и страждущих, принять покаяние, помочь пережить опасности, ожидающие
всякого в открытом море.
Моряк не должен
привередничать в еде и питье, а приспосабливаться к обстоятельствам, если
же он не может довольствоваться малым,
то смена климата и пищи может сделать его больным. Перемена в еде, когда долгое
время не можешь позволить себе разнообразной пищи, может привести слабого
человека к цинге скорее, чем прочих. На корабле же надобно иметь и провиант,
который бы излечивал заболевших.
Должен быть
могуч, покладист, настоящим морским волком, неутомимым в работах и тяготях,
чтобы в любой ситуации не растеряться, чтобы голосом командным мог обязать
каждого делать то, что всего необходимей. И сам не должен чураться тяжёлой и
грязной работы, чтобы не быть чужим своей команде, что сеет беспорядок, а
напротив, чтобы в командах его было разнообразие, соответсвующее моменту.
Должен быть
внимательным и чутким в разговоре, но непререкаемым в приказах, чтобы держать
дистанцию, не позволяя сходиться с ним слишком коротко, если только это не
равный по званию.
Панибратство
часто рождает презрение; должно не проявлять мягкотелости к любым нарушениям
дисциплины, но поддерживать добрые начинания, хвалить, а не чваниться перед
другими, чтобы и самому ему не пришлось испытыть уныние, порождающее гадкие
чувства, подобные гангрене, охватывающей всё тело, упреждать дурные сговоры,
отчуждённость и безразличие, которые часто приводят к краху любое самое смелое
предприятие».
Мишель Лорен,
автор одной из учебных антологий, о которых мы говорим в параллельном тексте,
оставляет произведения Самюэля Шамплэна без внимания, единственно отметив на
линии времени 1608 год, когда Шамплэн основал город Квебек. Интересно бы знать,
почему? Ни слова о его текстах, забавно! А вот в другой учебной антологии,
Вайнман и Шамберлан говорят об «отце нации» уважительно: «В 1603 году, под водительством Франсуа Граве дю
Мон, он участвует в детальном изучении долины рек Сагне и Святого Лаврентия.
Вернувшись во Францию, он публикует «О дикарях». Прислушиваясь к рассказам
индейцев, Шамплэн мысленно уже исследует цепь Великих озёр вплоть до
Ниагарского водопада. После неудачной попытки колонизации Акадии и мыса Код,
Шамплэн получает от дю Мона звание лейтенанта(...). Шамплэн стал союзником
монтанэ и гуронов в их войне с могавками (ирокезами). Не найдя водного пути в
Китай и Индию, он тем не менее открыл путь на запад американского континента. В
1632 году он публикует «Путешествия по Новой Франции», книгу, которая стала
ретроспективой всего, что увидел и сделал Шамплэн за 26 лет походной жизни.»
Понятно, что
антология эта – учебная, поэтому никаких подробностей о перипетиях жизни
Шамплэна в ней не говорится: зачем смущать молодые умы? А между тем, мне так
кажется, некоторые факты биографии Шамплэна могли бы послужить поводом для
дискуссии, чего зачастую не хватает этим самым молодым умам. Даже то, что до
сих пор не известно был Шамплэн крещён католиком или протестантом, потому что
предположительно он родился в Бруаже, в
самом сердце тогдашнего активного протестантизма, и как это могло повлиять на
его дальнешую судьбу – великолепный повод для дискуссии, если только
преподаватель в состоянии объяснить политическую ситуацию в Европе в конце XVI и начале XVII веков, в чём был смысл противостояния католиков и гугенотов, что послужило
началом религиозных войн и т.д.
А то ещё другой
аспект биографии Шамплэна, когда он в 1610 году, сорока трёх лет от роду,
вернувшись из Квебека, женился на двенадцатилетней девочке, Елене Буле, взяв
шесть тысяч ливров приданного, четыре с половиной при сделке, а остальное двумя
годами позже, когда стал фактически жить с ней. Она в 1612 году перешла в
католическую веру. Этот факт тоже заставляет задуматься. В частности, о приданном. Сумма по тем временам
не малая. Впрочем, отец Елены был камергером короля Франции, можете себе
представить! Чем не повод для дискуссии со старшеклассниками?
После венчания, в
марте 1611 Шамплэн отправился в своё уже пятое путешествие в Новую Францию.
Интересно, что остров святой Елены, на котором теперь парк имени Жана Драпо,
назван в 1611 году в честь этой самой девочки – супруги Шамплэна. Сама же Елена
Буле появится впервые в Квебеке только в двадцатилетнем возрасте, в 1620 году,
это год десятого путешествия Шамплэна в Новую Францию, которое продлится до 1624
года. Четыре года Шамплэн, который в это время уже перестал быть
исследователем-первопроходцем, а стал администратором по повелению короля Луи XIII, провёл в обществе своей молодой жены. Правда,
заботы об устроении жизни переселенцев занимали Шамплэна всецело и, похоже, у
него не было времени для супруги. Одно время она занимала себя, научая детей
индейцев писать и читать по-французски. Но вскоре это наскучило ей. Она часто
встречалась с некой мадам Эбер, муж которой считается первым переселенцем, и её
дочерьми, но и этого ей было мало. Её брат находился в это время в Новой
Франции. Он женился на одной из дочерей мадам Эбер в 1621 году. Всё это было
поначалу интересно жене интенданта, но в конце концов скука одолела её
настолько, что в 1624 году она с мужем и братом возвратилась во Францию, чтобы
навсегда забыть о годах, проведённых в нищете и заброшенности среди дикарей.
А между её братом
Юсташем и её мужем связи были прочнее. Юсташ был несколько лет доверенным лицом
и заместителем Шамплэна. Под его начало был отдан новый форт Сен-Луи, он был
послан парламентарием в Труа-Ривьер и ему удалось оттянуть начало войны с
ирокезами до прихода регулярных частей французской армии. Ему была поручена
ответственная миссия доложить королю о бедственном положении в колонии. К
сожалению, на пути во Францию его перехватили англичане. Дальнейшая его судьба
прорисовывается смутно, но известно, что около десяти лет он прожил в Италии на
деньги сестры, Елены Буле.
А сестру,
наверное, можно понять. Шамплэн всё время в разъездах, весь в делах, кипит,
брызжет его жизнь, а она тоскует, прозябает, томится. Интересно, что,
вернувшись во Францию, Елена Буле захотела стать монахиней-урсулинкой. И стала,
через десять лет после смерти Шамплэна, в 1645 году. Шамплэн не завещал ей
ничего из того, что было им нажито за годы путешествий и административной
деятельности в Новой Франции. Вопреки брачному договору, но по сложившейся
тогда традиции, он отдал всё своё достояние Богородице и, следовательно,
церкви. Последнюю волю Шамплэна удачно оспорила кузина Елены Буле, Мари Камаре.
Вероятно и ей досталось кое-что из акций Шамплэна, который участвовал почти во
всех торговых кампаниях того времени. По
какой-то причине Елена Буле не ужилась с урсулинками в Париже, где она взяла
себе имя сестры Елены Святого Августина. Она основала свой монатырь! Круто!
Тоже тема для разговора со школьниками или студентами колледжа. Вот если бы
преподаватели литературы могли оперировать фактами биографии писателей и людей
их окружавших. И могли фантазировать на эту тему, как это делают иные писатели.
Интересно
почитать об этой женщине в трёхчастном романе Николь Фиф-Мартель «Элен де
Шамплэн». Правда, нельзя верить всему, что говорит писательница. Для развития
романа она выдумывает молодого воздыхателя и прочий романтический бред, откуда
ни возьмись появляется сын, которого у Шамплэна никогда не было, Шамплэн
оставляет её во Франции, но душой она рвётся в Квебек, где остался её любовник
Людовик, короче, в романе многое поставлено с ног на голову, но читается с
интересом, рекомендую.
Что ж, познакомим
читателей с текстом из антологии Вайнмана и Шамберлана, в котором говорится об
основании первого поселения, которое потом превратится в город Квебек.
« Я повелел
продолжать строительство наших жилищ, которые состояли из трёх двухэтажных
сооружений. Каждое по пяти косых сажен в длину и четырёх в ширину. Склад,
девяти сажен в длину и шести в ширину, подвал высокий, в человеческий рост. По
периметру сооружений я распорядился сделать галереи на уровне второго этажа,
так будет удобней, и вырыть ров шириной в семь шагов и глубиной в рост
человека. За рвом расположатся много сторожевых вышек, которые замкнут жилой
периметр, там же расположатся наши пушки. Впереди жилых строений образуется
площадка семи сажен в длину, выходящая на берег реки. Вокруг жилья станет сад,
хороший сад, и открытое пространство к северу на сто-сто двадцать шагов в длину
и пятьдесят или шестьдесят в ширину. Рядом с названным Квебеком протекает речка[1],
которая ведёт к озеру, отстоящее он поселения на шесть или семь льё[2].
Имею сообщить, что недалеко от этой речки была зимовка Жака Картье, примерно в
одном льё от неё остались ещё руины поселения, печная труба, от которой
осталось одно основание, похоже, что вокруг был вырыт ров, но не глубокий. Мы
нашли множество замшелых затёсанных брёвен и ещё три или четыре пушечных ядра.
Всё это доказывает, что здесь было христианское поселение, а значит не иначе,
как поселение Жака Картье. Ибо не было никого, кто был в этих местах и зимовал
в то время. Я сужу так, что это место следует именовать Сен-Круа[3],
как называл его Картье, название же это было дано другому месту, в пятнадцати
льё на запад от того места, где теперь обосновались мы. Судим же мы так, потому
что в том месте не могло быть зимовки Картье, если там нет ни реки, ни гавани,
которая могла бы вместить корабли Жака Картье, если только не говорить о
большой реке[4] или той,
что я уже упоминал, в которой во время отлива не больше полусажени глубины и
множество камней и песчанных отмелей в устье. Удерживать же корабли в большой
реке, где сильное течение, высокие приливы и ледяные торосы означало то же, что
потерять их (...)
Мне обязательно
хотелось рассудить об этом, потому что многие считают, что это место и было
резиденцией означенного Жака Картье. Я же в это не верю, исходя из рассуждений,
приведённых выше: Картье обязательно оставил бы упоминание об этом месте в
своих дневниках, написанных для потомства, как всё, что он сделал и увидел. Я
утверждаю, что прав: доказательством тому – история, написанная им(...)
Пока лесопильщики
и плотники и прочие рабочие возводили наши жилища, я послал прочих расчищать
землю вокруг, чтобы заложить сад: засеять его и смотреть, как всё взойдёт,
потому что земля уж больно хороша здесь.
Тогда же число
дикарей жило неподалёку от нас в хижинах, ловили угрей, лов коих начинается
около 15 сентября и заканчивается около 15 октября. В это время все дикари
кормятся этой манной, сушат и коптят её на зиму, до февраля месяца, когда снега
стоят по колено и выше, до пояса. Это время, когда они набирают своих угрей и
прочее, что находят, когда ловят бобров, которые не уходят до начала января
(...)
Все эти народы
живут тем, что даётся им, иные едят моллюсков, когда вынуждены, едят своих
собак, укрываются шкурами от холода. Я уверен, что если научить их жить и
возделывать землю и прочее, то научатся очень скоро. Потому как есть среди них
многие, что рассудительны, исполнительны и отзывчивы на советы. Есть в них и
злоба, которая толкает их на месть и заставляет лгать, не следует слишком
полагаться на этих людей, если за тобой нет права и силы. Они обещают много,
исполняют же редко. Для этих людей нет закона, насколько я могу судить, но есть
множество верований, которыми они пользуются по своему усмотрению. Я спрашивал
их, каким образом они молятся своему богу, они же отвечали, что вместе они это
не делают, но каждый молится в своём сердце и как может. Вот почему нет у них
единого закона, и не ведают они, что значит молиться единому истинному Богу,
потому и живут, как дикие звери. Я считаю, что из них вышли бы добрые
христиане, если мы будем продолжать жить на их земле, чему они в большинстве
своём не противятся».
Конечно,
литературой это назвать трудно, но Шамплэн и не предполагал прослыть
литератором. Но, если так, то зачем нам упоминать о Шамплэне в литературной
антологии? Но ведь жанр записок путешественника существовал и существует по сей
день. А это, знаете ли, литературный жанр. Разумеется, Шамплэн не думал о себе,
как о литераторе, однако он думал о тех, кому он адресовал свои записки, а это
уже литературный подход. К тому же он был практически канадцем, потому что явно
предпочитал Новую Францую старой и бОльшую часть жизни провёл в Квебеке, где,
собственно, и скончался в 1635 году.
Имя Шамплэна ещё
не однажды будет упомянуто в наших текстах, потому что мы не сказали ещё и
сотой доли того, что успел совершить этот человек. О нём будут вспоминать
многие и многие из литераторов Франции и Квебека, потому что Шамплэн это ещё и
мост меж двух берегов.
[1] Сен-Шарль, названная так отцами
реколлетами в честь викария Понтуазского, Шарля де Бу.
[2] Примерно 24-28 километров, Шамплен
пользуется старинными и очень приблизительными мерами.
[3] Святой Крест
[4]Святого Лаврентия
Об антологиях квебекской литературы
(Продолжение,
начало Квебекские тетради №1)
Вернёмся к
анализу антологий. Рассмотрим прежде всего содержание учебных антологий: авторы
и их тексты. Начнём с перечисления, а потом уже будем говорить о конкретных
авторах и давать переводы отрывков из самых значительных, с нашей точки зрения,
текстов этих авторов.
Все антологии так
или иначе упоминают Жака Картье с его «записками путешественника» - три похода
через океан и водружение креста на территории будущей Новой Франции во славу
короля и католической церкви. Обязательно упоминается Самюэль Шамплэн, который
положил начало заселению новой колонии. Разорившийся барон Лаонтэн тоже
отправился в Новую Францию и даже отличился во время военных действий французов
против племени Тсоннонтуанов. Он вернулся в Европу, чтобы опубликовать там в
1703 году свои Воспоминания..., в
которых появится персонаж «хорошего» дикаря. Между прочим, Руссо тогда ещё даже
не родился. Посланные для евангелизации дикарей отцы иезуиты писали свои реляции
вышестоящему начальству. Жан Бребёф, Поль Рагно, Поль Лё Жён – вот некоторые из
упоминаемых отцов-иезуитов. Кроме этого ордена в евангелизации участвовали и
другие, в частности, близкий моему сердцу Габриэль Сагар, отец реколлект,
написал большой трактат о своём походе в страну Гуронию. Упоминается Мари Гияр,
которая войдя в орден урсулинов, примет ставшее известным в Квебеке имя Марии
Воплощения (Marie de l’Incarnation); женщина интересной судьбы, истинно верующая,
в последствии – настоятельница монастыря в Монреале. В антологии Вайнмана и
Шамберлена приводится отрывок из записей Марии Морэн из ордена госпитальеров.
Но всё это – пришлые, в некотором смысле, случайные люди, которые не собирались
писать литературное произведение, а вели дневниковые записи, отчасти для себя,
отчасти для начальства. В этих записях нет интриги, нет главного персонажа,
если не считать самого путешественника, нет, собственно говоря, литературы,
т.е. литературной работы, связанной с созданием литературного произведения,
предназначенного для широкой публики, для публикации.
Изобретение
Гутенберга, его печатный станок, хоть и получил определённое распространение в
16 веке, всё же не использовался ещё в полной мере, как способ зарабатывать
деньги продажей книг. В Квебеке же первый печатный станок появился только в
1764 году. В июне этого года выходит первый номер Квебекской Газеты (La Gazette de Québec/Quebec Gazette). А до появления первой книги, написанной и
изданной в Квебеке, придётся ждать ещё почти семьдесят лет!
Вполне разумным
можно было бы считать, что появление книги Филиппа Обера де Гаспе, сына, с
многозначительным названием «Влияние книги» положило начало ещё не квебекской,
но франко-канадской литературы. Жаль только, что сама по себе книжка была, как
бы это выразиться, «лёгкого поведения». Считать её началом серьёзной литературы
было бы легкомысленно. К тому же мы таким образом признаём справедливым
высказывание лорда Дюрхама(1838), утверждавшего, что у Квебека нет ни своей
истории, ни литературы. Он был послан в Квебек английской короной для
расследования причин бунта Патриотов 1837-1838 годов.
Разумеется, не
стоит сбрасывать со счетов устное народное творчество. Пусть оно корнями своими
уходит в почву Франции, в Квебеке оно претерпело значительную трансформацию,
стало удивительно самобытным и практически неузнаваемым, если сравнивать его с
подобным явлением во Франции. Авторы антологий считают своим долгом подчеркнуть
существование традиции сказок и легенд, которые, будучи записаны уже настоящими
квебекскими литераторами, такими авторами, как Оноре Богран или Луи Фрешетт
вполне могут считаться истоками квебекской литературы. То же происходило и во
многих других, если не во всех литературах народов мира. Сотни исследователей
указывают на устное народное творчество, как на кладезь мудрости и источник
вдохновения будущих литераторов.
Наиболее
известной квебекской легендой считается легенда о сказочно-дьявольской лодке,
способной за считанные минуты перенести по воздуху двенадцать лесорубов; эту
легенду (Chasse-galérie) пересказал в 1891 году Оноре Богран, журналист,
политический деятель и мэр Монреаля. Об этой легенде говорят все учебные
антологии. Ничего в том удивительного нет. Она действительно пересказана весьма
красочно.
Серж Провенше
упоминает легенду о распутной и опасной ведьме Корриво. Антология Мишеля Лорэна
воспроизводит целиком сказку о Трёх
девицах, которые «кариотерили», примечательную своим откровенно
антиклерикальным содержанием и попросту сказать – неприличную. Её записал Жак
Лабрек со слов одного из жителей Шарлевуа во время своей этнографической
экспедиции в 1946 году. О, да! Население Новой Франции было в большинстве своём
безграмотно, а после завоевания страны британцами (1760) и до получения хоть
какого-то статуса (1867), более ста лет только устная традиция поддерживала
национальное самосознание подавляющего большинства бывших французов.
No comments:
Post a Comment