Анн Эбер
(1916-2000)
Андре Брошю из
Монреальского университета написал вдумчивую статью об Анн Эбер, озаглавив её
«Чрезвычайно поэт» (или «огроменно», или
«бесподобно», или, ну, короче, что-то великое). Начинается она так:
«Критическое
издание собрания сочинений Анн Эбер в пяти толстых томах в престижной, (но,
увы, едва держащейся на плаву) коллекции «Библиотеки Нового света»(2013),
отдало первый том (732 страницы) исключительно поэзии этой великой
писательницы. Под его крышкой можно найти все опубликованные сборники, начиная
с первого «Грёзы в равновесии» (1942) и заканчивая последним «Поэмы для левой
руки» (1997), а кроме того около сотни стихотворений, напечатанных в
периодических изданиях, и другие, нигде не опубликованные при жизни поэтессы,
относящиеся к разным периодам её творчества. В этом же томе опубликована критическая
презентация её «Диалогов по поводу перевода стихотворения «Гробница королей»»,
в которых есть три версии перевода на английский этого самого известного её
стихотворения, сделанные поэтом Франком Скоттом. Эта работа[1]
– результат переписки этих двух замечательных писателей.»
В этом выпуске
«Квебекских Тетрадей» мы будем говорить исключительно о первом сборнике Анн
Эбер, пообещав читателям обязательно и ещё трижды (!) вернуться к творчеству
писательницы, чья активная литературная жизнь продолжалась почти шестьдесят
лет. Она издала свой первый сборник стихов в 26 лет. Тогда она ещё жила со
своими родителями то в Квебек-сити, то в родовом поместье
Сент-Катрин-де-Фосамбо. Её кузен, Сен-Дени Гарно был ещё жив и жил по соседству.
Мы уже говорили, что он умрёт годом позже, в 1943. Читал ли он стихи своей
кузины – более чем вероятно, читала ли она его стихи – тут сомнений быть не
может. Достаточно одной только фразы Анн Эбер, сказанной об этом поэте, в эссе
«Сен-Дени Гарно и пейзаж» (1944): «Этот человек прожил внутреннюю драму своего
одиночества до самой её развязки в смерти, живя среди нас, лицом к нам,
отвернувшись от нас. Голос его звучит для нас – первый сильный голос, явленный
и какой ценой в нашей стране тьмы и молчанья.»
Влияние Гарно
очевидно в этом раннем сборнике Анн Эбер. Та же простота стиля, тот же верлибр,
отказ от «нарочитых поэтических образов», замысловатых фантазий, те же, что и у
Гарно, мотивы (деревья, вода), та же улыбка, скрывающая боль. В этих стихах ещё
нет той терпкости, той горечи, которые появятся в её самом известном сборнике
«Гробница Королей» (1953), и которые, по определению поэта Пьера Эмманюэля в
его предисловии к этому сборнику, «начертаны на (её) костях острием клинка».
Ранние стихи Анн Эбер похожи на тексты песен, с рефренами иногда больше чем
строфа, что было довольно обычным явлением в поэзии Квебека 20 и 30 годов.
Стихи, почти все, короткие, разбиты на строфы ритмом более, чем смыслом.
В сборнике четыре
части: «Грёзы», «Дети», «Молитвы», «Птица поэта». Посвящение отцу и матери «её
самым близким друзьям». Сборник был номинирован и получил премию Давида 1943
года.
Мы поговорим
немного о каждой из частей сборника и представим несколько стихотворений,
которые кажутся нам наиболее характерными для этого периода творчества Анн
Эбер, её «драмы», потому что какие-то
события несомненно были, какие-то волнения и тревоги, пока она обитала под
кровом своих родителей и рядом с загадочным кузеном, который, кроме прочего,
влиял и на её выбор книг, о чём она сама говорит в своих воспоминаниях.
Подробней о её биографии мы расскажем позже, когда речь зайдёт о других её
поэтических сборниках, о её работе в качестве сценариста для Национального
Офиса Кинематографии Канады, о её театральных пьесах и о прозе Анн Эбер,
принесшей писательнице мировую известность.
В первой части
сборника «Грёзы» ощущается драма девушки, которая не желает следовать дорогой,
обычной для женщин Квебека того времени: церковь, семья, дети, кухня... ничего
не напоминает? Но и как поэт она отличается от всех прочих, пока ещё робко, но
уже достаточно явственно. Возможно – экзистенциальный кризис (красивое
словосочетание). Читая стихи Анн Эбер невольно думаешь, что поэтесса не желает
расставаться с детством, что она по-детски упряма, что её отношения с
родителями – это противостояние поколений, когда родной кров вдруг становится
тюрьмой, когда уют родительского очага мешает мечте, тому непонятному томлению,
которое охватывает молодых, когда им не сидится на месте, когда чего-то
хочется, но это всё ещё абстракция, «грёза», то, что Эрнест Блох двадцатью
годами позже назовёт «сном наяву» или ещё «грёзой наперёд» в своём «Тюбингенском
введении в философию»(1963).
Есть
страна, но она
Вне
регистров,
Без
названия точного,
Без
сезонов и смены времён,
Я
всё грежу о ней
Ночью,
утром и днём,
Может
– зря,
Может
– глупо, напрасно...
Вот, например,
стихотворение «Фонтан», в котором Анн Эбер сперва смотрит, как течёт вода меж
пальцев, смотрит на свои занемевшие, почти окаменевшие пальцы, похожие на
мрамор. Но потом оцепенение проходит, она может разжать пальцы, она может уйти
от источника, но она же и завидует статуе, находящейся в центре фонтана, так
она себе её представляет. На статую беспрерывно падает вода, её пальцы сложены
вместе, но не для молитвы. Сквозь них течёт вода, но даже это, пусть пассивное,
участие в жизни всё же лучше того, что выпало на долю ей, наблюдающей за
статуей. И она восклицает, идентифицируя себя со статуей :
А
разве я не так?
Не
вся я в этом жесте?
Смогу
ль когда-нибудь
Я
пальцы разомкнуть,
Оставив
воду течь,
Источник
иль фонтан!
Известно, что в
детстве Анн Эбер перенесла тяжелейшую болезнь, не могла ходить в школу и её
образованием занимались родители[2].
В одном из стихотворений она говорит об этом так: «Если я не могу жить сегодня
тогда // пусть вообще не приходит, не мучит меня!». Анн Эбер страдала от этого
вынужденного затворничества:
Ведь
можно потеряться
В
лесу таком дремучем,
А
только я, смотри,
Потеряна
в листве
Единственного
дерева,
Что
видно мне в окне
На
улице моей.
Такое
наважденье!
Мечты и грёзы
становятся для неё тем же, что игры для детей. В них она обретала равновесие,
спокойствие духа:
Что
сделали вы!
То
желанье, что сгинуло,
Так
мне казалось,
Возродилось
опять
В
равновесии грёз,
Став
аморфным...
Очевидно, что Анн
Эбер важно удержаться на этой струне, протянутой между реальностью и грёзой.
Только искусство может ей помочь в этом:
Эй,
вы, художники, поэты,
Поторопитесь,
Нас
переиначьте,
И
переделайте весь мир!
А если это
равновесие нарушить – появится смерть:
Одна
за другой
По
цепочке
Феи
меня покидают
И
вот я одна
С
Христом на руках
С
Христом, но одна.
Вторая часть
«Дети» много жизнерадостней. Анн Эбер говорит о детстве примерно в том же
ключе, что и Гарно: игры, фантазии, воображение, родительское непонимание. И
раскрывается эта тема примерно так же: счастливое детство, но так плотно
опекаемое, что оно превращается в свою противоположность. Взрослые, оставим в
стороне родителей, понимают детей весьма условно. Но вот, что поэтесса пишет об
отце:
Я
тебе обязана светом
И
я должна
Глаз
не смыкать,
Чтобы
любить тебя
А вот об отношениях
с матерью :
Как
рассказать о наших
Немых
диалогах
Моя
душа была светла,
Отражаясь
в твоей
Ещё
более светлой?
Часть «Молитвы»
посвящена религиозным стихам. Ничего удивительного. Библия была настольной
книгой Анн Эбер, пока она жила в доме своих родителей. Мне было удивительно
обнаружить в этих её ранних стихах религиозную истовость, эту привязанность к
христианскому мистицизму. Для меня, признаюсь, это было шоком, после всего, что
я читал из написанного ею позже. Контраст между этим сборником и сборником
«Гробница королей» разительный. Поэтому, вероятно, Андре Брошю, со статьи
которого мы начали наш разговор об Анн Эбер, так отозвался о помещении этих
стихов в начале первого тома полного собрания сочинений :
Начать критическое издание творчества Анн Эбер с
«Грёз в рановесии» мне представляется ошибкой. Известно, что автор не хотела
переиздавать этот сборник. Почему – не стоит даже объяснять. Достаточно только
почитать эти стихи, чтобы понять насколько они далеки от настоящих стихов Анн Эбер,
тех, в которых чувствуется, что она достигла мастерства. Эти же стихи прямо
противоположны всему, что она напишет позже. Конечно же их нельзя было не
включить в полное собрание сочинений, но можно было поместить их в «Приложениях»
в качестве иллюстрации первых попыток сочинительства. Кое-что из этих стихов
уже возвещает будущие поэтические удачи, но в остальном эти попытки настолько
наивны, что походят более на карикатуру. Чего стоит начало её «Поэмы для папы»:
О, мой отец,
О, друг мой
И моё дитя!
Или подобное же по отношению к её сестре Марии
Спи, маленькая,
Спи сокровище
Усни, усни...
И эта семейная чувственность смыкается с
религиозной и в очень многих стихах («Молитва», «Причастие», «Богородица»,
«Богородица мне говорила...»), как если бы они были написаны монахиней.
Припомним тот
факт, что церковь и в сороковых годах прошлого века была всё ещё очень сильна и
влиятельна в Квебеке. Премия Давида была действительно дана стихам этого
сборника или то была дань родителям Анн Эбер? За этой премией последовала
стипендия для учёбы во Франции, где Анн Эбер проживёт в общей сложности около
сорока лет, чуть ли не половину жизни, во всяком случае бОльшую половину своей
активной творческой жизни. Меня не оставляет вопрос, действительно ли всё, что
было написано Анн Эбер в этом сборнике, было искренним, честным, простодушным
или ещё каким? Вот эти строки, например :
Я
гляжу на распятье
И
я понимаю,
Чтобы
мне достичь,
Чтоб
Тебя постичь,
Я
должна изучить
Пядь
за пядью
Твой
Крест,
И
тянуться к Нему
Точно
к дереву
Недостижимому,
Ни
на что не надеясь!
Или вот ещё, о
страстях Христовых, о его страданиях на кресте, которые она каким-то образом
связывает со своими страданиями во время болезни. Или о воскресении Христа, о
светлой Пасхе, пространнейшее стихотворение, из которого мы приведём только
несколько строк:
Когда
же я смогу увидеть лик
Той
радости, готовой, как цветок,
Во
мне раскрыться?
Какой
родится плод
Из
семени, что Ты вложил в меня?
Как
долго должен вызревать он
Во
дни его, моей ли неподвижности,
В
том отстранении от воздуха,
от нужд людских,
Преемля
тьму в себе, в тени Твоей?
И
так ли нет Поста без Пасхи,
Без
Благовещенья нет Рождества?
Но
верю я, что радостна мне боль...
Последняя часть
сборника «Птица поэта», единственное, но очень длинное стихотворение в 138
строк :
Поэт
воплощает символ,
Руки
его развязаны...
Поэтесса
спрашивает, в чём роль поэта, где его место в обществе, но более прочего её
волнует вопрос вдохновения. Роль поэта – давать, так решает она этот вопрос. Он
получает исходный материал и преображает его:
Вся
вселенная в руки ему,
Наклонившись,
скользит,
Даже
то, что в тени,
Он
ухватит, как тайну...
Место поэта – в
стороне, к нему относятся, как к постороннему, отталкивают и презирают, но
вдохновение у него – от Бога!
Отрезает,
Из
этого делай стихи,
И
влагает частицу
От
сущности Божьей!
Ослеплённый
поэт,
Он
сжимает в руках
Эту
глину и таинство это.
Тем не менее,
прочитать этот сборник мне представляется полезным. Хотя бы для того, чтобы
осознать, какую дорогу пришлось пройти Анн Эбер за десять лет, разделяющие два
первых её сборника стихов. Конечно, многие из начальных стихов поэтессы можно
было бы просто выбросить из сборника, он бы только выиграл от этого, но ведь
это, возможно, и есть тот самый сор, из которого «растут стихи, не ведая
стыда...»
Я предчувствую
досаду моих читателей: что он нас пичкает какими-то кусочками, отдельными
фразами. Если уж говорить о стихах, то надо сделать так, чтобы восприятие их
было целостным. Если уж переводить – так целиком. Вот, на мой взгляд, одно из
характерных стихотворений этого сборника.
Зеркало
На
заре, босая,
В
холодной траве,
Я
подумала, что и трава
И
роса на ней – для меня.
Вставало
солнце,
Звёзды
не мерцали более,
И
день, что прошёл,
И
тот, что придёт,
Я
думала – всё для меня.
Я
расчёсывала волосы
Ещё
тёплые от солнца
Точно
сено
На
поле
В
полдень.
Я
тогда же подумала,
Что
и сено, тепло и ясность,
Запахи
поля, и все поля
На
всём белом свете
Во
все времена – для меня.
И
так же, как запахи эти
И
эти поля,
И
полудни эти,
Книги
все
И
поэты все – для меня.
Кофейное
дерево с красными плодами
Хлопок
– этот снег тропических островов
Прозрачные
рыбы
И весь
настоящий снег
Моей
страны
И
смена времён
Всё
моё и меняется всё
Для
меня.
Эти
феи, и гномы,
И
черти, что хитры, но не слишком,
И
любовники, и колдуны,
Все
источники в ближнем лесу,
И
вся зелень лесов,
И
прозрачность воды,
И
красное платье моё,
Мне
казалось, что всё мне подвластно.
Я
вершила игру,
У
меня в подчинении солнце,
Для
игры моей – всё,
Даже
солнце согласно с игрой:
Всё
– игра, и играю я всем!
Мне
не стоит труда,
Как
в волшебном лесу
Я
иду и все вязы,
Привязчивы,
точно тени,
Просят
взять их в игру,
И
весь мир, и все грёзы
В
этом танце со мной;
Всё
приходит, уходит,
Всё
может покорно умолкнуть
Подчиняясь
желаньям моим.
Ну,
а если они иногда заставляют меня
Что-то
сделать, то как это всё деликатно,
Так,
что думаю я, я сама,
Я
сама пожелала того,
Ведь
я думала – всё – для меня.
Вдруг,
хотя всё, как прежде,
И
всё по местам,
В
тишине,
Вдруг
фигура возникла
И
заняла место, всё место!
Стала
первой
В
феерии той,
Что
теперь – только фон.
А
игра ?! О, несчастье!
И
эта поэма моя –
Та
полянка, на ней собрала я
Сокровища
стран экзотичных,
Всё
вокруг –
Только
зеркало,
В
нём отраженье моё,
Я
такая же в нём
Я
такая ж, без измененья.
Это
– грустное сердце моё
Заслонило
и заняло место.
Вот
оно – впереди,
А
феерии все
Только
фоном
И грустные
тоже
Позади
и вдали.
Оленихи
с протяжными взорами,
Тени,
вода,
Вся
листва
Вдруг
удерживать стали движенье,
Замыкаясь
в себе,
Как
монахи в моленье
За
сомненья и страхи мои,
И
за грустное сердце
И
за всё, что собрала я здесь,
На
полянке моей
Для
игры!
Анн Эбер сравнивала стихи своего первого
сборника с «неуклюжими рисунками ребёнка». Может быть это суждение излишне
сурово, но отчасти и справедливо. Клише
в том, чтобы ненавидеть свои ранние произведения, говорить, что «я не узнаю
себя в них», хотя на самом деле, пусть в зачаточном состоянии, но всё, что
потом будет написано, уже находится в этих таких ранних, таких неумелых стихах,
и сказано всё это пусть наивно, но со всей серьёзностью: «я думала, всё мне
подвластно», уже тогда, в свои двадцать шесть лет сожалея об уходящем времени и
своей потерянной юности. И это ощущение малости, недостаточности присутствует
во всём творчестве Анн Эбер и как поэта, и как прозаика. В её произведениях
чувствуется это желание охватить всё в совокупности всех проявлений мира,
интуитивно познаваемого ею. Детские рисунки? – Да. Но и они пытаются ухватить
то общее, что связывает все элементы мира, Бога, его таинства и человеческие
чувства. По-детски неуверенно? Конечно, но взгляд её не «обрывается куцый» и
хорошо, что она «верила, что всё для» ... неё. Есть в этом осмосе и толика
грусти, отчего и тоскует сердце.
Не стоит судить слишком строго ранние
опусы поэта. Важнее то, что в них проявилось то новое, что противопоставит себя
прежнему, а это – основное условие развития. Разве не так?
Мы продолжим наш разговор об Анн Эбер в
других разделах нашей антологии, потому что её творчество находилось в
непрерывном развитии и, вероятно, это сделало её действительно великой
писательницей.
[1] Мы посвятим отдельный номер
«Квебекских Тетрадей» этой переписке и работе над переводом стихотворения
«Гробница Королей» на английский.
[2] О родителях, коротко, только самое
основное: её отец Морис Лан-Эбер, чьи родители были акадийцами, занимал не
слишком высокий пост в правительстве Квебека, но вместе с тем был заметным
литературным критиком и поэтом, членом Королевского Общества Канады. Его
называют тем человеком, который сумел угадать литературный талант своей дочери.
Анн Эбер вспоминала, что отец «в основном интересовался квебекской литературой,
но в семейной библиотеке были книги
Андерсена, Жюльена Грина, Диккенса, По и графини де Сегюр». По материнской
линии в роду Анн Эбер были и первые поселенцы и люди знатного происхождения. Её
прадед был премьер-министром Квебека, дед Южен-Этьен Таше был архитектором
здания парламента в Квебек-сити, другой её предок был помещиком и владел
землями в Камураске (о нём она упомянет со слов матери в своём самом известном
романе «Камураска»). Мы не станем говорить обо всех влиятельных родственниках
Анн Эбер, упомянем только ещё раз о Сен-Дени Гарно, который познакомил её с
такими авторами, как Элюар, Клодель, Реверди, Рамю и Сюпервьель, о чём опять же
говорится в воспоминаниях А. Эбер. Там же: «Ко мне до моих одиннадцати лет,
частным образом, приходила учительница, но не потому, что я была больна, а
потому что так было принято в семье моей матери. Получилось так, что, когда я
стала ходить в школу, я чувствовала себя совершенно потерянной и был безумно
застенчивой».
No comments:
Post a Comment