Ги Делайе
(1888-1969)
Когда Ги Делайе
опубликовал свой сборник стихов «Фразы» в 1910 году, о нём, как о поэте, никто
не знал. Кто такой Делайе? Откуда он взялся? А книжка, вы только посмотрите,
что это такое?
И надо сказать,
что «Фразы» были настоящей авангардистской книгой, задуманной пятью годами
прежде, когда автору было всего семнадцать, и исполненной с маниакальной
аккуратностью; все её посвящения, все эпиграфы, заголовки, подзаголовки,
надстрочные слова, строки точек, пропуски...
Делайе в своей мизансцеровке
книги использовал производные цифры три. Все стихи первой части построены на
трёх рифмах, девять строк по девять слогов в каждой, разбитые на тристишья. И
такое стихотворение Делайе назвал «триптих». Почему так, он объяснил в одном из
позднейших интервью:
«Моя поэтическая
формула стара, как мир. Она существовала ещё до царя Соломона (...) Это
необходимое единение одного и трёх, единства и триединства. Бог, Отец, Сын и
Святой Дух; Правда, Красота, Благо; в
пространстве: высота, ширина и глубина; во времени: Прошедшее, Настоящее и
Будущее, и т.д. Мне нужна была поэтическая форма, которая отвечала бы этому
триединству (...)»
Первая часть
сборника посвящена матери. Среди прочих посвящений отметим «вечноживому гению
Неллигана», чьим лечащим врачом он станет в психиатрическом госпитале
Сен-Жан-де-Дьё в 1924 году. Другие посвящения – Полю Морэну, Марселю Дюга и
Рене Шопэну... ба! Знакомые всё лица! «Четыре Рыцаря Апокалипса», знакомые друг
с другом с 1905 года, когда все они учились в колледже Сент-Мари. В январе
этого года Ги Делайе (его настоящая фамили была слишком хорошо известна в
Квебеке – Лаэз – политики, богатые купцы и градоначальники) сломал ногу, играя
в хоккей. Лёжа в кровати он открыл для себя мир поэзии и два месяца спустя уже
был членом поэтического товарищества, одним из четверых «рыцарей Апокалипса».
Но вернёмся к
сборнику «Фразы», в котором творчество, в стихах посвящённых Неллигану,
описывается, как психическая деятельность. В первой части, в стихотворении «Âme d’alto», посвящённом «Неллигану непонятому»,
читаем:
Безумие хватает нервы,
Ослабленные горькой простудой,
Всё существо дрожит и дремлет.
Согласия чуткие древни
Звучат, умягчая, покуда
То, что он видит, не расцвело.
Он молчит, точно скулы свело,
Плачет, смеётся... рассудок
К чувству ли идёт на поклон.
Психическая
(поэтическая) деятельность воспринимается, как безумие, и это ещё один мотив
сборника:
(...)Во всём ищут мысль – бородавка,
Обрить провидца, оборвать связь.
Не понят – и в чернь катафалка.
В мае 1906 года
сборник был практически завершён, в нём было около пятидесяти стихотворений. В
октябре того же года Ги поступает на медицинский факультет Монреальского
Университета, получив 9 августа письменное разрешение матери Неллигана посещать
поэта в клинике. Она подарила ему автографы ещё неопубликованных тогда двух
стихотворений Неллигана «Бальзамины» и «Старый шкаф». Ги считал Неллигана своим
учителем.
В 1907 году под
псевдонимом Делайе Ги опубликовал в газете «Отечество» четыре стихотворения,
которые посвящены были гению Неллигана. Критика отозвалась об этих
стихотворениях не одобрительно, что больно ранило молодого поэта.
Тема смерти –
одна из ведущих тем сборника. Вот отрывок из поэмы
Монах
Моему брату, Жоржу,
утонувшему вечером 31 июля 1908
ПРЕДСКАЗАНИЕ
Три милости я попросил:
Первая – легко умереть,
Другая – счастливым быть,
И, если на то воля божья,
Чтоб я священником стал
(написано на последнее Рождество, найдено в день смерти)
АЛЬФА И ОМЕГА
Он много любил, он пережил много страданий, и вот он
мёртв.
ПРЕЛЮДИЯ
Надежда на единение с Богом здесь реализуется вечным
слиянием с Богом там.
Согбен под вселенной и Богом,
Со лбом великим, как разуменье,
Глазом чуток и нежен слогом;
Лучезарен в уродстве убогом,
Его скудость, как потрясенье,
Он – владыка, но не свободен.
Он, единственный в своём роде,
Воплощенье Истин Спасенья,
Летит Вечности не угоден.
Вторая часть
сборника «Поэмы тело и душа» посвящена Озиа Лёдюку[1],
его духовному отцу, и насчитывает пять триптихов: «Ultima verba : Триптих in memoriam», «В лесах, в горах : Триптих аграрный»,
«Любовь убийца: Триптих болезненный», «Любовь насмешница: Триптих жутчайший.
Сонеты умопомрачающие», «Любовь оживляющая : Триптих солнечный. Драгоценный
камень». Три последних – тройные триптихи, которые выполнены в сонетной форме, сюрпиз,
пять рифм и двенадцать стоп в строфе.
Эта вторая часть
кажется мне ещё более сложной по композиции. В ней мы находим те же темы, но в
несколько ином освещении. Тема смерти в первом триптихе трактуется в
заключительном тристишье, как если бы это была последняя фраза умирающего: «С
тем, кого любишь, не может быть скучно».
Во втором
триптихе, посвящённом Альберу Ферлану[2],
мы находим картину природы, на фоне которой происходят три любовных встречи.
Это – светлая часть сборника. Тон меняется в «тройном триптихе», третьей,
завершающей части. Здесь Делайе несколько отстраняется от своих персонажей,
находит известный цинизм, говоря о любви в триптихе «Любовь убийца»: три
стихотворения говорят о страданиях отвергнутой любви, но подзаголовок «Бедное
дитя мучается от слов» совершенно уничтожает сентиментальность, заключённую в
тексте. То же и в триптихе «Любовь насмешница» с эпитетом «жутчайший»; в
стихотворении «Три поэта поют» подзаголовок – «Анализ и синтез:
физико-химико-психические». Предваряет стихотворение эпиграф :
«Кислород для
дыхания» Труст[3]
«Любовь тоже».
За эпиграфом
следует стихотворение, в котором использованы все клише романтической поэзии,
но которое завершается утверждением: «Любовь не имеет ни цвета, ни запаха, ни
вкуса».
Последний
триптих, «Любовь оживляющая : Триптих солнечный» имеет подзаголовок
«Драгоценный камень» и все три стихотворения говорят не о любви, но о Мудрости,
о Красоте и о Доброте. И здесь – начало мистицизма Ги Делайе.
В 1910 году все
критики отметили оригинальность сборника (и даже Лозо, который встретил его в
штыки). Эта тщательная отделка формы, математическая точность композиции
сборника были делом невиданным прежде в квебекской литературе. В этом Делайе
был новатором и поэтому сборник «Фразы» открыл дорогу новой поэзии. Делайе
должен был предполагать, что критика будет уничтожительной, что он своим
сборником собьёт с толку, шокирукет узкий круг квебекской интеллигенции того
времени. И верно, все видные поэты той эпохи, и Фрешетт, и Лёмэй, и Ферлан (тот
самый), и тот же Лозо, все громили сборник, чем только привлекли к нему
внимание. Известно, что скандал всегда только на руку поэту.
Делайе «выбросил
за борт корабля истории[4]»
весь регионализм, но термин «экзотист» ему тоже не подходит, даже если он и
заигрывает с эзотеризмом, как делали символисты до него. Нет в его поэзии
редких слов, нет экзотических пейзажей, а отличает его от прочих современных
ему поэтов формальный поиск. А что касается содержания, то он ближе к Лозо в
своих интимных переживаниях, хотя взгляд его – клинический: «Человек – это
лира, чьи струны – нервы». Не забудем, что в это время он был ещё
студентом-медиком, и это чувствуется в сборнике.
Двумя годами
позже Делайе издаст ещё одну книжечку (в данном случае уменьшительный суффикс
очень даже к месту). Со всеми предисловиями, пропусками, отступлениями,
эпиграфами – всего 57 страничек карманного формата. Прочитывается за пару
часов. Тем более, что почти все стихи даются в двух практически одинаковых
вариантах. Книжечка называется «Миньон, пойдём посмотрим, есть ли у Розы...
шипы» (1912). Но любопытно, что с самого начала Делайе навязывает нам своё
видение, заставляет нас читать это произведение, как того ему хотелось. А
именно:
Уже на
фронтисписе – фотография Моны Лизы за подписью Да Винчи, но названная
«Богородица презрительной улыбки». Название на противоположной стороне
передёрнуто из Ронсара. Ниже, приглашение ко смеху, то же – на латыни.
Жирненько, но меленько набрано: десятое переиздание. Всё это – тут не может
быть сомнений, – чтобы показать нос «великой культуре», всё это – иконоклазм,
метисация, интертекстуальность, смешение жанров; можно подумать, что перед нами
текст постмодерна. Но это 1912 год! Дадаизм и сюрреализм ещё не покачнули
здание храма здравого смысла и хорошего вкуса.
Через страницу –
обращение:
«Тем, кто презирает всецело убожество,
Кто хохотом хохочет над глупостью.»
А следом –
предисловие Оливара Аслэна, который виртуозно крутит глаголом. По мнению Аслэна
у франко-канадской критике в голове «дремлет свинья внушительных размеров», а
«Устремления» Чапмана достойны посрамления[5].
После предисловия
(пять страниц) – семнадцать страниц «серьёзных примечаний», в которых Делайе
подсказывает нам, как следует читать его творение. Например, чтобы понять
«математичность» «Фраз» и «Миньоны...», он советует нам обратиться к оккультным
наукам:
«Мы признаём культ Януса по оккультным причинам: Каббала учит, что
Великое-Всё-Единое имеет тройственное значение и рассматривается с двух точек
зрения, разрешается в четырёх ипостасях; мы принялись за троицу, вот и дуэль, а
там и единение, с другим?...»
Делайе в своих
«примечаниях» говорит о критике его «Фраз», настраивает критиков одного против
другого, когда это возможно, или сам разъясняет-показывает их косность, и тон
его чрезвычайно полемичен:
«Вывод: можно не обращать внимания на жанр
патриотико-религиозно-дебильно-традиционный.»
Из всей критики,
которую поминает Делайе, более всего ранила его критика Лозо. Вот его ответ на
эту критику:
«Автор «Миньоны» не морфиноман, ни нимфоман, ни этероман, ни эротоман, ни
мегаломан, ни какой-бы-то-ни-было-ман; потому что он всё же может остаться
кем-то, чтобы написать книгу «странную, как если бы то было началом безумия»
(Лозо)».
Делайе объясняет,
что его целью в «Миньоне» было «поразвлечься». Шутка – вот настоящий двигатель этой
книжки:
«Таким образом и также только предполагая (а это скорее акт надежды или
благотворительности, чем веры) искренность и осмысленность иных критиков, я не
желал показывать несостоятельность их писаний или последствия их писаний
предаваясь утомительному занятию бессмысленной войны с ними; а желал я
исключительно позабавиться. Вся «Миньон» была сделана ради того. Наибольшее
удовольствие приносит подвижность и гибкость. Шутка подвижна. Шутка – материя
гибкая и потому жизненноважная, что она принимает тысячу и одну форму.»
После примечаний
идут четыре страницы библиографии... Всё на изнанку! В библиографии много
научных книг по медицине, философии, несколько названий книг, связанных с
критикой «Фраз», в частности «Собрание сочинений Эдмона Лео»; критик такой был,
и он действительно нападал на первый сборник Делайе, а вот собрания сочинений у
этого критика не было, слишком незначительной фигурой был этот самый Эдмон Лео
на литературном небосклоне Квебека; это – очередная шутка автора, которая может
показаться безобидной, нам. Думается, что Эдмон Лео намёк понял.
После сорока с
лишним страниц всякого рода отступлений начинается «настоящий» текст. И снова –
посвящения, чаще насмешливые, чем серьёзные, эпиграфы, названия в поиске
смысла, например, «Прелюд... - ?... – Пролог», или «Сцены из жизни
любовников... - ?... – и Богемы», или «Сцены из жизни медика... - ? ... – и
Богемы», или «Сцены из жизни художника... - ? ... – и Богемы», что составляет
четыре двойных триптиха.
Каждая часть
содержит три стихотворения, часто представленные в виде сайнета с авторскими
ремарками, часто диалог или разговор трёх персонажей в определённых декорациях.
Так в первой части три персонажа (Один, Другой и Автор) развлекаются рифмами на
« use » :
« Sa Muse / S’amuse », или ещё : « Ma Buse / M’abuse? ». Понятно, что перевести на русский и при
этом сохранить смысл – проблематично. Но примеров такого рода игр со словами –
великое множество. Вот, например, из Хлебникова: «Усталый устами», «Ветер утих.
И утух. Вечер утех», «...Полевая в поле вою,
Полевую пою волю,
Умоляю и молю так
Волшебство ночной поры,
Мышек ласковых малюток,
Рощи вещие миры...», замечательно! И это в
те же годы! Делайе – будетлянин!
В трёх последующих частях Делайе
использует ту же форму: три стихотворения представленные в двух вариантах.
Второй вариант служит «деконструкции» первого: через иронию, иконоклазм эта
версия переиначивает смысл стихотворения. Почти не изменяя стихотворения,
Делайе даёт чуть ли не противоположный смысл. В триптихе «Сцены из жизни любовников...
- ?... – и Богемы» прочитываются стихи из сборника «Фразы». Но в последней
части Делайе выступает предтечей постмодернизма, переписывая, переиначивая
тексты Эредиа, Верлена и... Энгельбера Галеза[6],
его «Наивную грусть». Это во многом объясняет и композицию книги Делайе, и её
название. Если реконструкции текстов Эредиа и Верлена – знак глубочайшего
уважения со стороны Делайе, то обращение к текстам Галеза – знак столь же
глубокого презрения.[7]
Делайе использует самое слабое почвенническое стихотворение Галеза и добавляет
к нему небольшую мизансцену:
Зачем умирать нам всем вместе?
Обстановка сельского дома.
Женщина покоится на столе в самый первый раз.
Селянин, каких встретишь в стихах иных поэтов-почвенников, а больше нигде.
Сыновья, «яблоки от яблони».
Кайет – замечательная личность.
Свинья – тоже ничего себе.
(не имея авторских прав, эти ремарки могут послужить следующей пьесе)
А затем Делайе слово в слово воспроизводит
текст Левейе-Галеза, комический эффект обеспечен:
В большой комнате убрано всё по другому,
В ней под саваном – женщина, мир её духу,
Поселянин рыдает, он ходит по дому,
Как безумный, которому ветром продуло ухо.
Он своим сыновьям, старшему и малóму,
Говорил, указуя на мать, рыдая глухо:
«Не было никогда среди наших знакомых
Жены и матери лучше. Теперь нам придётся
туго.
Увы, сожалеть нам только всего и осталось,
дети,
О потере такой...» - но вдруг,
выпрямившись, заметил
Голосом чуть дрожащим, но строгим, как
прежде,
Старшей, Мадлен: «Нам надо подумать
О Кайет, и о нашей свинье...». И опять,
угрюмо:
«Зачем умирать нам всем вместе?»
В последней части Делайе даёт несколько
более или менее похвальных отзывов о «Фразах», среди которых отзыв «издателя»,
т.е. самого Делайе, наиболее примечательный :
«С момента публикации,
«Фразы» стали здесь[9]
книгой, о которой судят; нам
показалось интересным дать несколько коротких абзацев из критических статей,
опубликованных в журналах и газетах; мы выбрали те из них, которые наиболее
полно отражают мысль авторов статей; отметим среди прочего, что, вернувшись к
своим, находишь, что всё по прежнему.»
Среди тех, кто высоко оценил сборник
«Фразы», в основном – друзья Делайе: Марсель Дюга, Мадлен (верный друг
Неллигана и всех модернистов), но и противники его, например, Альбер Лаберж: «В
этих стихах из девяти строк Делайе сконденсировал тонкие наблюдения и
рафинированные чувства, выраженные языком поэтическим, образным, красочным и
часто гармоничным... Делайе слишком
виртуозен, чтобы надеяться стать когда-нибудь сколько-нибудь популярным».
Приходится только сожалеть, что Ги Делайе
издал только две книги. В 1914 году он уехал в Париж, изучал бактериологию,
заболел тифом, впал в депрессию, потом стал убеждённым католиком, преподавал в
Монреальском университете, а потом с головой ушёл в психиатрию, стал лечащим
врачом в больнице Сен-Жан-де-Дьё, где среди его пациентов был и Неллиган... но
больше к поэзии не возвращался. Давайте же почитаем ещё его стихи, они того
стоят!
Абрис психиатрической больницы
Доктору Вильнёву[10]
Вот экстаз, двери все на запор;
Всё – молчанье, и это – экстаз;
Стихли шумы и смех – это вздор.
Но буйство шумит, крик, как топор;
Мысль и чувство нащупают лаз;
И вот – толкотня, и вот – давка.
Во всём ищут мысль – бородавка,
Обрить провидца, оборвать связь.
Не понят – и в чернь катафалка.
***
Ложь портрета
Зачем лгать, о счастливый портрет,
Ты однажды заставишь страдать.
Ложь формы, и всё для того ли,
Чтоб создать покоя иллюзию,
Чтоб передышку дать мукам боли;
Ложь глаз, чьё искусство фривольно,
Намёк на улыбку чуть их сузил
Знаком души неутолимой;
Ложь сердца, чей ритм вторит рифмой,
Гонит жирный поток всё к устью,
Хоть Смерть всегда и всему имя.
***
Любовь
Вечность – всего-то лишь улыбка,
Минута – ею кто дорожит?
След на воде ли, дрожь в загривке;
Пропасть – те, кто не вяжут лыка
Одно с теми, кто не лыком шит,
Там сердца навеки сгорают;
Солнце, Сумерки и Заря там;
Вчера, Теперь, Завтра – всё дрожит,
Себя Никогда не повторяет.
[1] Один из самых значительных художников
Квебека (1864-1955)
[2] Квебекский поэт и художник (1872-1943)
[3] Предположительно, бельгийский поэт 18
века, но это я не могу утверждать окончательно
[4] Как примерно в то же время делали русские
футуристы
[6] Псевдоним Лионеля Левейе, поэта
почвенника, который после выхода «Фраз» Делайе, пятью месяцами позже, издал
свой сборник «Дорогами души»; этот сборник официальная критика подняла на щит.
Вероятно, похвалы, адресованные регионалисту Левейе, сильно раздражали
модерниста Делайе. Альбер Ферлан написал предисловие к сборнику Левейе, в
котором говорил о том, что, пусть наивная и простая, но эта поэзия «пахнет
канадской землёй» (!), «воздаёт должное нашим людям и говорит о них и о судьбах
нашей отчизны». Альбер Лозо вторит Ферлану: «главная заслуга Галеза в том, что
он говорить только о том, что он видел своими глазами, о том, что он сам
пережил и прочувствовал...»
[7] В 1908 году оба поэта, Делайе и Левейе,
подали заявление в Монреальскую литературную Школу, которая к этому времени
стала довольно престижной организацией. Разумеется, заявление Делайе было
отвергнуто, а Левейе стал заметной и очень активной фигурой, занимая место
председателя в годы, когда возникнет опозиционный МлШ журнал «Нигог».
[8] (лат.) - подобная
[9] В Квебеке, где же ещё...
[10] Вероятно, преподаватель в Монреальском
университете, заведующий психиатрической клиникой Сен-Жан-де-Дьё, где работал и
Делайе, где есть павильон, названный павильон Лаэз (а это настоящая фамилия
Делайе). В подвальном помещении этого павильона находится библиотека имени
Неллигана.
No comments:
Post a Comment