Памфиль Лё Мэй
(1837 – 1918)
Мы продолжаем
наши изыскания в литературе Квебека. На этот раз речь пойдёт о Памфиле Лё Мэйе.
Замечательно, что он, будучи рождён Лёмэйем, стал называть себя ЛёМэйем, а
затем – Лё Мэйем. Эта игра с заглавными буквами говорит, вероятно, о желании
поэта определить своё происхождение и национальную принадлежность. Впрочем, кто
может с уверенностью сказать, что происходит в поэтическом сознании того или
иного любимца муз. Одно очевидно – предки Лё Мэйя были выходцами из Бретонии,
где есть местечко с таким названием.
Его отец, Леон
Лёмей содержал магазин, который торговал всем подряд, потому и назывался magasin général в Сент-Юсташ.
Верхний этаж магазина был своего рода гостиницей. Леон был женат на Мари-Луиз
Ожер (фамилия известная, но была ли она как-то связана с Ожерами, занимавшими
посты в тогдашнем правительстве – бог весть). Памфиль был пятым из четырнадцати
детей Леона и Мари-Луиз. Замечательно, что у самого Памфиля тоже будет
четырнадцать детей от Мари-Онорин-Селима Робитай.
Поэт Памфиль Ле
Мей – личность своеобразная. Вот, как его представляет в сборнике «Поэты
Квебека» Франсуа Дюмон, профессор университета Лаваля (перевод Людмилы
Пружанской):
«Плодовитый автор
стихов, рассказов, романов и театральных пьес, Памфиль Ле Мей занимался ещё и
художественным переводом: он, в частности, переводил романы англо-канадца
Уильяма Кирби и американского поэта Генри Лонгфелло. Ле Мей родился в г.
Лобиньер, впоследствии стал адвокатом, а затем получил важный пост в Библиотеке
Закондательного собрания Квебека. Его любимым жанром были сонеты, в которых он
воспевал традиционные ценности, моральные и семейные. В поэзии Ле Мея больше
прославления природы, чем исторических событий, а само творчество связано
скорее с регионализмом, нежели с утверждением канадского патриотизма.»
Давайте развернём
это сжатое определение личности и творчества поэта. Поговорим сперва о его
биографии. В своём очерке о Памфиле Лё Мэйе историк Морис Пеллерэн говорит, что
начальное и среднее образование поэта не было стабильным, он посещал
церковно-приходскую школу, потом школу Христианских Братьев в Труа-Ривьер с
1846 по 1849 годы, учился латыни у местного нотариуса, а реторике и
стихосложению, гораздо позже, с 1854 по 1857 годы, в Малом Семинаре в
Квебек-сити. Пеллерэн подчёркивает слабое здоровье поэта, утверждая, что именно
из-за слабости здоровья он нигде не довёл до ума свои штудии. Подозреваю, что
дело было уже тогда в особом поэтическом отношении к нуждам этого мира.
Но нужда
заставила двадцатилетнего юношу поступить на службу в адвокатскую контору,
стать клерком, начать изучать юриспруденцию, но и тут он не отличился
усидчивостью и прилежанием, уехал в Портлан, штат Мейн, якобы в поисках работы,
которой, разумеется, не нашлось, вернулся, пожил какое-то время в Шербруке,
подвизаясь служащим в магазине, где ему внятно объяснили, что к коммерции у
него нет никаких данных – он продержался в этой роли всего несколько недель.
Что же делать?
Блудный сын вернулся в отеческий дом, решив стать священником. В 1860 году он
становится студентом у облатов[1]
в Оттаве. И опять, сославшись на состояние здоровья, покидает и эту стезю.
Возвращается к изучению юриспруденции, подрабатывает переводчиком в
провинциальной Ассамблее, что позволяет ему посвящать досуг литературе.
Каким бы
разгильдяем он не был, а в 1865 году он становится адвокатом и членом
адвокатской палаты (так, кажется, термин barreau переводится на русский). Интересно, слова гильдия и разгильдяй одного
корня? Если обозначить barreau как гильдию адвокатов, тогда разгильдяй
будет означать «лучший в гильдии»?
Так или иначе, а
Памфиля Лё Мэйя заметил тогдашний премьер министр провинции и писатель, о
котором мы уже говорили в «Квебекских Тетрадях» Пьер-Жозеф-Оливье Шово, автор
романа «Шарль Герэн». Это Шово предложил Лё Мэйю место библиотекаря в
законодательной Ассамблее – благословенье небес! Он посвятит этой библиотеке 25
лет своей жизни, расширит её необыкновенно: от нескольких сотен книг
первоначально до почти 34 тысяч наименований в 1892 году, при этом он составит
не один каталог своей библиотеки и все эти каталоги будут весьма внятными, Лё
Мэй наладит межбиблиотечный обмен с другими провинциями, с США, Францией,
Бельгией, Бразилией и британскими колониями, короче – благодаря Шово, Лё Мэй
обретёт своё призвание. Кстати сказать, он добъётся того, что эта библиотека
станет открытой для всех, не только для членов Ассамблеи, что позволит Лё Мэйю
покупать не только книги связанные с правоведением, но и романы, и поэзию.
Увы, со сменой
правительства на консервативное, Памфиля Лё Мэйя попросят удалиться на заслуженный
отдых, когда ему будет всего 55. Это же коснётся и других писателей-политиков
либерального толка, например, Артюра Бюи, о котором мы поговорим в одном из
ближайших номеров «Квебекских Тетрадей». Лё Мэй воспринял эту «пенсию» как
личное оскорбление, но от денег не отказался, жить-то на что-то надо.
Пост библиотекаря
позволил Лё Мэйю познакомиться с Франсуа-Кзавье Гарно, Жозефом-Шарлем Таше,
Антуаном Жерэн-Лажуа. Он и сам стал плодовитым автором: десять поэтических
сборников и восемь книг прозы. Он работал во многих жанрах, был лириком и
автором эпопей, в его активе были романы и драматические произведения, короткие
новеллы и переводы. Был он и журналистом и оратором, но всё же в первую очередь
он был поэтом.
Его романище на
1000 страниц в двух томах «Паломник из Сент-Анн» (1877) с продолжением тоже в
двух томах, названный «Пикунок прόклятый» (1878) был принят критикой
прохладно, но это не смутило Лё Мэйя и он издал в 1884 году ещё один роман
«Дело Сугрэна» (мы упоминали о нём в № 22 «Квебекских Тетрадей»), чтобы в конце
концов осознать, что романы – не его призвание.
Зато он перевёл роман Кирби
«Золотой пёс» и перевёл весьма свободно, что не помешало французской версии
получить достаточную популярность среди читающей публики. Другой его перевод –
поэма Лонгфелло «Евангелина» - тоже был очень удачным и вдохновил, например,
историка и социолога Рамо де Сен-Пэр, который был первым, кто заговорил о
депортации акадийцев, и квебекского писателя Наполеона Бурасса, написавшего
роман «Жак и Мари», о котором мы говорили в теме об историческом романе в
Квебеке («Квебекские Тетради» №21)
В упомянутой нами
книге «Поэты Квебека» приводятся выдержки из речи поэта, произнесённой на
праздновании Дня Святого Иоанна-Крестителя в 1880 году, «Миссия нашей литературы».
По старой университетской привычке я тезисно законспектировал её:
Мы – нация
колонистов-переселенцев, мы – маленький народ, «оторванная ветвь», мы ещё не
заслужили интереса «больших» народов, нам – подрастать.
Литература –
факел, литература – оружие. Но что если «оружие» - кнут, а факел чадит и мешает
видеть зарю? Литература – зеркало общественных добродетелей и пороков. Её
миссия – движение человечества к Богу. Многие наши писатели забыли о своей
миссии. А мы своими книгами должны прививать любовь к труду, уважение к закону,
воспевать искусства.
Наш долг –
овладеть языком. Не допускать общественной деградации. Наша судьба сопоставима
с судьбой еврейского народа. Мы – избранники Бога. Я (Памфиль Ле Мей) обращаюсь
к писателям – помните свою миссию. Будущее страны – в ваших руках. Какими
будете вы – таким будет народ, ибо от вас зависит его умонастроение. Не
допускайте раскола с церковью, чтите Бога, любите родную землю – в этом залог
бессмертия.
Скромно,
целомудренно, чуток горделиво, сказано всё хорошим языком, что радует любого
переводчика.
Всё поэтическое
творчество Лё Мэйя, а мы утверждаем, что этот аспект был главенствующем в его
литературной деятельности, проникнуто любовью к природе его родного края. В
деревне он чувствовал себя дома и эта отличительная черта его характера
отдаляла его от светской жизни и от политики. Его можно уверенно назвать
романтиком и почвенником; он был романтиком в духе Ламартина и его «медитаций»,
но ещё более интимным и склонным к филигранной работе над стихами, о чём
свидетельствует первый в Квебеке сборник сонетов «Капельки» (1904), сто
семьдесят пять стихотворений!, изданный, когда почти семидесятилетний поэт
совсем отошёл от общественной жизни и отдался всецело своей семье, своему саду,
поездкам в деревню. Он уже получил к этому моменту звание почётного доктора
наук Лавальского университета за свою литературную деятельности, а в 1910 году
он получит офицерский орден француского Института народного образования.
Лё Мэй – один из
признанных классиков квебекской литературы. В русских переводах его
стихотворения можно найти только в книге «Поэты Квебека», во всяком случае
других переводов текстов Лё Мэйя сколько я ни искал, я найти не сумел.
Мне душевно
понравился перевод поэмы Ледоход на реке
Святого Лаврентия весной 1865 года, выполненный А. Миролюбовой, и мне
нравится идея воспроизвести его здесь:ч
(...)
Поток, наскучив пленом, колыхался
И, как ретивый конь, из русла рвался –
На волю из сверкающих цепей,
Нагромождая льдины вдоль полей.
Он грохотал, над льдом творя расправу,
Как встарь Везувий, извергая лаву,
И глыбы вдаль бросал, рассвирепев:
Так в дикой чаще благородный лев
Срывает с лап постыдные оковы,
Что укротитель наложил суровый.
И ещё один фрагмент, ещё смелее первого.
Х
Картина страшная! Сумятица, волненье –
Всяк мечется, везде столпотворенье!
Крестьяне видят: поднялась вода,
И, горько сетуя, стремятся кто куда.
Кто оставляет ветхое жилище,
Хватает всё: одежду, утварь, пищу,
Перед стихией грозной трепеща
И на холмах спасения ища.
Кто посмелей, тот и в последний час
Скотину, птицу, кров свой и запас
Не оставляет – лезет на чердак,
Откуда вниз уж не сойти никак;
Весь скарб наверх втянули втихомолку,
Послушную на сеновал втащили тёлку,
Барана глупого, и ярку, и ягнят
И сверху озабоченно глядят,
Как бьёт копытом конь, пуглив и зол,
Как упирается, мыча, ленивый вол.
Петух закукарекал, квохчут куры,
Понюхав воздух, воет пёс понурый;
Девчонка глянула в окно – и ну рыдать:
Ручонками дитя вцепилось в мать.
Увы, вдали со скрежетом заторы
Возносятся, как блещущие горы.
Преградой этой вспять обращена,
На берега прихлынула волна.
Поля в потоке пенном исчезают,
Деревья ветви голые вздымают –
Они над этой сумрачной стремниной,
Как мачты флота, взятого пучиной.
И, как обломки кораблекрушенья,
Остатки смытого водой селенья
Качаются среди равнин безбрежных
По воле ветра и валов мятежных;
А солнце чертит, к ночи путь клоня,
По скорбной ниве борозду огня.
«Капельки» –
сборник сонетов (175 сонетов, не шутка), который считается вершиной
поэтического творчества Лё Мэйя. Он разделил этот сборник на 18 (!) частей, но
в общем мы находим четыре источника его вдохновения: религия, частная жизнь
автора, крестьянство и история.
Религиозное
чувство диктует ему «Библейские сонеты», в которых поэт обращается к сюжетам
более или менее известным: земной рай, потоп, золотой телец, схватки Самсона с
филистимлянами. В «Евангельский сонетах» сюжеты соответственно из Нового
Завета, а в третьей части сборника – «Дыхание веры» речь идёт о выдающихся
христианских личностях после распятия Христа, о церквях и церковных обрядах.
Одна христианская тема особенно близка автору – тема искупления одного из самых
страшных грехов – гордыни. Бог Лё Мэйя суров, он не терпит даже намёка на
возможный бунт.
Сонеты на
исторические темы разбросаны там и сям, встречаются в них имена Картье и
Шамплэна, Мерсье, Лорье, Доллара наряду с античностью, которой отдали дань
многие романтики. Можно заметить, что у Лё Мэйя даже восхваление героев
отличается сдержанностью и отстранённостью.
В интимных
стихотворениях, в разделах «У очага» и в «Зёрнах философии», мы знакомимся с
привычками поэта, с его мыслями о ближних. В этих философических «капельках»
довольно пессимизма: «мир – пропасть, по кромке которой идём наугад...».
Впрочем, грусть соседствует с весельем, огорчения сменяются очарованием, но «в
судьбе заложено страданье», и всякие протесты или бунты бессмысленны. Остаётся
только мечтать.
И, наконец,
сельские сонеты, воспевающие труды крестьян и другие обычные для почвенников
сюжеты: колонизация, расчистка земель, лесной пожар, посев и жатва. Не будем
забывать, что Лё Мэй был своего рода предтечей почвенничества, он часто
завершает сонет морализаторством, использует бытовые детали как символы.
Например, «Пахота» или «Лесной пожар» говорят о том, что жизнь должна строиться
на смерти. «Танец листьев» напоминает ему о любви, а «Зима», такая банальщина,
есть напоминание о старости:
Зима
Река без парусов и небеса без крыльев,
Поля облачены в серéбро-сизый саван,
Мерцанье звёзд нам говорит о главном,
А мы о чём судили да рядили?
А вот и ветры, вестники вигилий,
Взметают прах орущею оравой,
И гибнут корабли, вот – сгинули
бесславно.
В потоках снежных чтό мы сохранили?
Ни песни птичьей в чаще зимней,
Жилища заперты, занесены снегами,
День – сонмы призраков над нами.
Грустна пора зимы и в нашей жизни...
Под сединой какие ноют мысли?
Где все надежды с пряными мечтами?
В Квебеке, в 19
веке многие и многие писатели и поэты обращались к жанру сказок, когда хотели
рассказать о чём-то несбыточном или фантастическом. Памфиль Лё Мэй тоже собрал
под одной крышкой 18 сказок, назвав их «правдивыми». «Правдивые сказки», что
само по себе близко к оксюморону. Скажем пару слов об этом сборнике, скажем в
двух-трёх фразах, о чём каждая из его пространных сказок.
Первые четыре
сказки связаны между собой общим названием «Дом с привидениями».
1.
Филин
Филин поселился в
этом доме и морочит всем голову. Его пытаются убить, но он появляется снова.
Некий Бабила (Вавила?) запрячет в этом доме деньги, полученные не самым честным
образом. Генриетта Лёпир (Худшая?) сойдёт с ума, увидев призрак. Селестэн Грэн
Дамур (Небесное Зерно Любви) и Памфиль (ну, понятно) Лёруа (Король!) решают
разобраться в этом деле.
2.
Призрак
Вавилы
Прошло 25 лет.
Селестэн разбогател. Он нашёл-таки богатство спрятанное в доме с привидениями.
3.
Роковой
поцелуй
Селестэн женился,
но его прежняя любовь по-прежнему видится с ним. Надо сказать, что после
встречи с призраком в этом жутком доме её психическое состояние стало
нестабильным. Как-то вечером в амбаре Селестэна вспыхивает пожар. Несчастная
дура охвачена пламенем, но успевает поцеловать Селестэна и этот поцелуй
оказывается для него роковым.
4.
Кровь
и золото
Вавила и его жена
содержали трактир. У них был единственный сын, который однажды ушёл искать
счастья на стороне. Он вернулся изменившимся, под другим именем и был убит
родителями, которые захотели завладеть его богатством. Деньги, которые Селестэн
нашёл в доме с привидениями, были деньгами сына Вавилы. А призрак Вавилы
охранял эти деньги. Господь обрёк его на постоянное пересчитывание этих денег в
наказание за его преступление.
Бык Маргариты
Все думают, что
бык Маргариты заколдован, пока не выясняется, что какой-то остряк смазал их
керосином и поджёг.
Кровавое крещение
Один из Патриотов
узнаёт, что его выдал англичанам лучший друг, который позарился на его невесту.
Молодой акробат
Приехал цирк и
родители узнают в молодом акробате своего сына, похищенного 15 лет назад.
Мариэтта (Рождественская сказка)
Мариетта крутит
шашни с работником с соседней фермы. Он тоже влюбляется в неё, но это не мешает ему отправиться в США на заработки.
Девушка грустит, впадает в меланхолию, начинает болеть, чахнуть и вот уже почти
умерла. Но оживает, когда возвращается её возлюбленный.
Марионетки
Рассказчик
присутствует на спектакле марионеток. Показывают сцены любви, танцы, историю о
будущем, боксёрский поединок...
Обручальное кольцо
Ноэ Бержерон
собирается жениться на Амарилис Бело. Во время помолвки, перед обручением, он
хочет надеть на палец Амарилис кольцо. Увидев это кольцо девушка и её отец чуть
не падают в обморок: у её матери было такое же точно кольцо. Ноэ – студент
медик. Известно, что студенты медики того времени часто разрывали могилы, чтобы
на трупах изучать анатомию.
Небольшая сцена большой драмы
Сент-Юсташ, 1837
год. Девушка, чей отец не приветствует движение Патриотов, укрывает одного из
повстанцев. Она не выдаёт его даже тогда, когда узнаёт, что тот убил её жениха.
Вилы Жака Лёдюра (Крепкого?)
Жак Лёдюр хочет
стать ризничим. В последний момент кюре отказывает ему. Жак огорчён и озлоблен,
он перестаёт ходить в церковь. Однажды, когда надо было собирать сено, поднялся
сильный ветер. Лёдюр настолько раздражён, что хочет сорвать своё раздражение на
придорожном кресте, но получается так, что он натыкается на свои же вилы.
Сочельник
Некий персонаж
заблудился, отправившись на ночную рождественскую мессу, но его вывела к церкви
какая-то мистическая, блуждающая звезда.
Кровавый крест
Кто на скале у
дороги нарисовал кровью крест? Одни говорят, что это Модест Риу так скромно
отметил свой «подвиг». Другие утверждают, что это кровь индеанки, которую
умыкнули ирокезы накануне её крещения, и что она таким образом выразила свою
веру в Христа.
Привидение
Матиас Падроль
(Несмешной?), возлюбленный Жозефины Дювалон, отправляется с её братом в
Калифорнию искать там счастье. Он возвращается с деньгами, но без своего
компаньона, которого предположительно убили индейцы. В день свадьбы, когда во
время венчания кюре спросил Жозефину, согласна ли она выйти замуж за Матиаса
Падроля, некий голос ответил вместо неё: «Нет!». Это был голос её брата, убитого её будущим
супругом. Дух брата вселился в одного из церковных служек.
Молоток жонглёра
Жонглёрами
называли индейских колдунов, их племена жили в окресностях озера Крош. Сын
вождя племени хочет жениться на дочери жонглёра. Колдун согласится, если юноша
принесёт ему Бога бледнолицых. Тот возвращается с распятием и колдун прибивает
крест к дереву. С тех пор в лесу слышен стук его молотка.
Фонтэн против Буаверов
Без разрешения отец и сын Буаверы открыли плотинку на ручье, который
протекал по земле семьи Фонтэн. Моиз Фонтэн и его желчная жена застигли их за
этим делом. Злющая мадам Фонтэн швырнула камень в старика Буавера. Началась
свара. Пока сын бился с Моизом, Буавер старший схватил мадам Фонтэн за шкирку и
хорошенько отшлёпал её по заднице, что повлекло за собой судебное
разбирательство.
Патриотизм
Марсель Пудрие (Пороховница), решив записаться в Патриоты, оставил свою
невесту. Ну, раз такое дело, она тоже решила стать Патриоткой и согласилась
выйти замуж за богатого вдовца, надеясь на его деньги купить Патриотам оружие.
После того, как Патриоты в скором времени были разбиты, Марсель вернулся к
своей невесте как раз накануне её свадбы с вдовцом. Всё разрешилось с внезапной
смертью вдовца в тот же самый день.
Сон или путешествие по
библиотеке
Снится автору, что он оказался в библиотеке, населённой философами,
поэтами, писателями, политиками, теологами и другими мыслителями...
Считается, что этот сборник сказок – лучшее, что было в творчестве Памфиля
Лё Мэйя. 600 страниц сказок, то реалистических, то фантастических. Признаться,
порой они бывают занудными и действие их разворачивается медленно. Известно,
что в сказках бывает мораль. Лё Мэй несколько злоупотребляет моралью, с
лёгкостью прерывая повествование, чтобы порассуждать по тому или иному поводу,
порой даже не связанному с сюжетом. «Увы, мы зачастую забываем, что жизнь – это
время испытаний, а земля – арена, на которой идёт битва не на жизнь, а на
смерть. Но человек не может родиться для судьбы, которая могла бы обойти его
стороной.» И таких «успокоительных» сентенций в текстах Лё Мэйя довольно.
Другая его проблема – неумение начать и неумение закончить свою сказку. Ему
нравится включать рассказ в рассказ, в духе Мопассана, но в нём нет живости и
напора, которые свойствены Фрешетту или Бограну. Длинные преамбулы и окончание
без удивления, как должно быть.
И всё-таки... Можно ли не включить в антологию творчество Лё Мэйя?
Оказывается – можно. Нет упоминания о Лё Мэйе в толстенькой критической
антологии Эрмана. Нет в помине ни стихов, ни прозы этого автора в учебных
антологиях Вайнмана и Шамберлэна, Мишеля Лорэна. Конечно, можно всегда
оправдаться «невозможностью объять необъятное», сказать, что для нужд
преподавания использование произведений Лё Мэйя не представляется
необходимостью, но лично мне кажется, что на поэтическом небосклоне Квебека 19
века звезда Памфиля Лё Мэйя достаточно ярка, чтобы заметить её и занести в
анналы.
No comments:
Post a Comment