Луи Фрешетт
(1839-1908)
Замечательный
русский советский поэт Давид Самойлов (Кауфман) написал стихотворение,
начальная строка которого была:
Начнём
с подражанья. И это
Неплохо,
когда образец —
Судьба
коренного поэта,
Приявшего
славный венец.
Можно
сказать, что квебекская литература тоже начинала с подражанья. За образец,
разумеется, бралась литература Франции, благо, было кому подражать. Например,
Виктор Гюго. Луи Фрешетт и не скрывал своей привязанности. Он был бесконечно
раз взять интервью у своего кумира в 1880 году, когда сорокалетним поэтом он
приехал в Париж, чтобы получить премию Французской академии, членом которой был
и Гюго. В то время Гюго было почти восемьдесят, он был очень болен, сильно
сдал, ему оставалось всего пять лет жизни. Думается, что встреча с ещё живой
легендой глубоко взволновала и даже потрясла Луи Фрешетта.
Фрешетт
вернулся в Квебек лауреатом, в лавровом венце, который очень скоро превратился
в терновый. Фрешетта обвинили в плагиате, и кто! Бывший друг, посвятивший ему
не одно стихотворение, Уильям Чапман, которого поддержали многие из
политических противников Фрешетта. Но расскажем всё по порядку.
Обычно
жизнь поэта или писателя делят на периоды, особо выделяя детство, юность, когда
талант зарождается и крепнет, зрелые годы, наиболее продуктивные, и то, что
принято называть «последними годами жизни».
Судя
по биографии, помещённой на официальном сайте биографического словаря Канады, и написанной Жаком Блэ,
профессором литературы в Лавальском университете (г. Квебек), Луи Фрешетт не
отличался послушанием в школе, а это в то время было основной составляющей
успеха, не отличался удачливостью в делах (его адвокатский кабинет, его газеты,
одна и другая, обанкротились, его политическая карьера складывалась не лучшим
образом), а настоящий литературный успех – премия, о которой было сказано выше,
обернулся скандалом.
Государственный
переворот во Франции в 1851 году вынудил Виктора Гюго отправиться в
добровольную ссылку. Конфронтация со сторонниками проекта конфедерации Канады,
а также трения с церковными властями заставили Луи Фрешетта покинуть Квебек. Он
провёл несколько лет в Чикаго, ратуя за присоединение Квебека к США, лишь бы
только не объединяться с английской Канадой, не быть под консерваторами, не
подчиняться английской короне. Пять лет провёл Фрешетт в Америке, пробавляясь
журналистикой и публицистикой, а когда вернулся в Квебек опять стал
представлять интересы либеральной партии,
Подобно
Гюго, Фрешетт стал символом квебекской романтической поэзии. Оба были
памфлетистами. Гюго написал «Наказания», Фрешетт – «Голос изгнанника» -
направленный против канадской конфедерации. Гюго написал эпохальную «Легенду
веков», Фрешетт применил идею Гюго, написав «Легенду одного народа». Достаточно
ли этого, чтобы обвинить Фрешетта в плагиате? Подобно Гюго, Фрешетт писал
пьесы, многие из которых сгорели во время знаменитого чикагского пожара.
Подобно Гюго, Фрешетт нападал на церковь, борясь за светское образование;
доказательством тому – его скандальные «Письма Базилю», помешавшие молодому и
многообещающему адвокату Адольфу-Базилю Рутье[1],
стороннику консерватизма и защитнику церкви, сделать блестящую карьеру. Гюго
клеймил монархию, Фрешетт составил «Малую Историю королей Франции», в которой
воспел республику.
Что
ж из того? Да, он наследовал от Октава Кремази некоторую тяжеловесность
патриотизма. Да, он заимствовал у Гюго, будучи романтиком. Да, его
провозгласили классиком и благополучно скоро забыли, чтобы снова поднять на щит
в эпоху «тихой революции», но все антологии обязательно говорят о нём, как об
одном из лучших поэтов 19 века в Квебеке. Конечно, он не так велик, как Гюго,
не столь монументален, но всё же очень хорош.
Давид
Самойлов, с которого мы начали наши рассуждения, в тех же стансах говорит:
Великая дань
подражанью!
Нужна путеводная
нить!
И
вопрошает:
Но можно ли
горла дрожанье
И силу ума
сочинить?
А у
Фрешетта было и то, и другое. И самобытность, и сила ума.
В
сборнике «Поэты Квебека» (2011, единственной на сегодня антологии квебекской
поэзии на русском языке) есть стихотворение Фрешетта, посвящённое Сен-Лорану.
Речь идёт об открытии Канады Жаком Карьте. О том, как тяжко было пересечь
Атлантический океан, каким неприветливым показался Картье канадский берег и
каким восторгом наполнилось сердце первооткрывателя, когда он вошёл в залив и
поднялся вверх против течения реки Святого Лаврентия. Приведём заключительные
строки этого стихотворения в переводе М. Квятковской:
И
там, где в наши дни царит Квебек единый,
Наутро
белый флаг вознёсся над вершиной,
Лилейноцветный
флаг французских королей,
Изорван
пулями и ветрами морей;
А
рядом с флагом – крест, как символ упованья,
Над
Новой Францией – грядущего сиянье.
Тот
день уже далёк, и всё ж хвала тебе,
Герой
Картье, и вам, собратья по судьбе,
Бретонцы
храбрые, отливка бронзы вечной!
Вы
были первыми в той цепи бесконечной,
Вы,
открыватели неведомой земли!
Вы
знамя Франции любовно сберегли –
Не
вы ли сделали просторнее и шире
Для
будущих веков границы в новом мире?
Это
стихотворение взято из сборника «Легенда одного народа», к которому мы ещё
вернёмся, и, конечно, лучше всего о поэте могут сказать его стихи. Тематика
Фрешетта разнообразна. В своём первом поэтическом сборнике «Мой досуг» (1863)
он предстаёт настоящим романтиком, лириком. В сорока пяти стихотворениях этого
сборника, который был встречен довольно прохладно, есть пять стихотворений о
любви, а остальное – о природе и о чувственных переживаниях. Интересовался
молодой поэт, которому в момент публикации было всего двадцать три года, и
фольклором индейских племён, и историей Новой Франции. Для иллюстрации, мы
выбрали два стихотворения Фрешетта из этого сборника.
Луиза
Вечером,
сидя со мною рядом, она мечтала;
Поток
Сен-Лорана ревел под нами и брызгал пеной;
Глаз
её цвет лазурный, как если б звезда мерцала,
То
вспыхивал вдруг, то угасал постепенно.
Её
рука касалась моей и её смоляные кудри
Мне
щекотали щёку: я едва мог дышать от волненья...
Её
дыхание точно ночной ветерок из цветущего луга
Наполняло
меня ароматом трав и мечтой цветенья!
Боже!
Сколь была ты прекрасна, как я тобою томился,
Как
я любил тебя, ветренная моя маркиза!
Ветренная?
О чём это я? Зачем же я ей не открылся?
Она
и не знала страсти тайной моей, Луиза.
Другое
стихотворение было посвящено Эрнесту Ганьону (1834-1915), который положил это
стихотворение на музыку; литератор и историк, он был преподавателем музыки и
органистом; известен своим сборником народных песен Канады (1865)
Песнь гуронской девушки
Скользи,
скользи, каноэ,
По
речке голубой!
И
Маниту со мною,
И
небо голубое, и Маниту со мной.
Ушёл
француз-охотник в свой домик у реки,
И
ветерок вечерний колышет тростники.
Летит
моё каноэ, как птица,по волнам,
О,
Маниту, я сердце охотнику отдам!
Скользи,
скользи, каноэ,
По
речке голубой!
И
Маниту со мною,
И
небо голубое, и Маниту со мной.
Из
леса слышен шорох – то шепчется листва,
Под
ветерком зелёным пригнулася трава,
Его
не молкнет эхо в вечерней тишине,
Мне
волосы ерошит и ластится ко мне.
Скользи,
скользи, каноэ,
По
речке голубой!
И
Маниту со мною,
И
небо голубое, и Маниту со мной.
Я
слышу осторожный шаг лани средь осин...
Скорее
лук, лети же стрела и порази
Лесов
моих принцессу, столь схожую со мной,
Как
поразил охотник меня своей стрелой!
Скользи,
скользи, каноэ,
По
речке голубой!
И
Маниту со мною,
И
небо голубое, и Маниту со мной.
Сатирический
памфлет Фрешетта «Голос изгнанника» включает в себя три поэмы, опубликованные в
Чикаго с 1866 по 1869 годы, и направлен он против проекта канадской
конфедерации. Памфлет этот написан в стиле «Наказаний» Гюго, который, будучи
противником Второй империи, ликвидировавшей Вторую республику в 1852 году был
вынужден выехать из Франции под ложными документами в Брюссель.Фрешетт тоже
пишет свой памфлет в изгнании, он рисует не самые лестные портреты отцов
конфедерации; все его симпатии отданы Патриотам, восставшим 1837-1838 годах и в
первую очередь их вдохновителю Луи-Жозефу Папино.
Описывая
тяготы изгнания, Фрешетт подчёркивает братский приём, оказанный ему в США
(пахнуло советской журналистикой брежневской поры, каюсь!), на этой земле
свободы, той свободы, к которой стремились Патриоты и он сам. Во второй части,
названной «Consummatum est»,
т.е. «свершилось», он возвращается к начатым темам коррупции в политике,
мужества Патриотов, любви к родине, величии природы и предвосхищении
свободы. В третьей части «Ultima verba»
(название опять же позаимствовано у Гюго), посвящённой Папино, Фрешетт
оглядывается на прошлое, к темам политическим и эпическим добавляются
воспоминания детства, безразличие народа к произошедшим недавним переменам.
Поэма заканчивается грустными думами о свершившемся, но есть в них и нотка
надежды и даже «предсказание», что «вернутся лучшие дни».
Прощание
Земля
моих отцов! О, славная отчизна!
Неужто
для тебя я стал ненужным, лишним!
Тебя
любя, тебя я покидаю!
И не
могу отмстить тем, кто попрал тебя!
В
изгнании я по тебе страдаю
И
мучаюсь, одну тебя любя!
Я на
корабль взошёл и взгляд прощальный бросил,
Мой
вольный Сен-Лоран, сколь ты могуч и грозен,
Сколь
берега твои прекрасны, Боже мой!
Отчизна,
милая, в руках орды подонков[2],
Она
дрожит, как бедная девчонка,
Которую
влекут, похоже, на убой!
Я
видел гордый стяг, святую орифламму,
Пробитый
пулями, его коснулось пламя,
Пропитан
кровью он героев, этот стяг,
На
нём теперь, как на столе конторском,
Делёж
идёт меж подлецов, чья горстка
Мусолит
золото в заграбистых горстях.
Я
видел их, чудовищ, под личиной
Людей
достойных, лгущих без причины,
И
предающих всё, и продающих всех,
Они
свою корысть наукой величают,
Историю
с коррупцией венчают,
Пергамент[3]
подписав, нас подняли на смех (...)
«Легенда
одного народа» была задумана Фрешеттом как эпохальная фреска, охватывающая всю
историю французской Канады, начиная от Жака Картье и заканчивая 1885 годом.
Фрешетт, подобно многим поэтам и писателям Квебека того периода, черпал своё
вдохновение из «Истории Канады» Франсуа-Кзавье Гарно, а за образец взял
«Легенду веков» Гюго. После пролога «Америка», земля свободы, он делит историю
франко-канадцев на три периода. Первый рассказывает об первооткрывателях Новой
Франции. Второй говорит о войнах, которые вели французы с англичанами
(1690-1760). Последний трактует о борьбе против британского владычества.
Фрешетт особое внимание уделяет восстанию Патриотов и в особенности их вождю
Луи-Жозефу Папино, которому он посвящает две поэмы. Впервые сборник был опубликован
в 1877 году, но в последующих публикациях Фрешетт дополняет его событиями 1885
года, повествуя о восстании под предводительством Луи Риэля. Судебный процесс и
приговор, вынесенный Риэлю (повешение), возмутили франкоязычных жителей
Квебека. В эпилоге сборника говорится о ведущей роли Франции в истории в 19
веке, что, вероятно, связано с тем, что первое издание было парижским.
Мы
выбрали для иллюстрации патриотического романтизма Фрешетта стихотворение,
посвящённое Папино, первое из двух, посвящённых ему в «Третьей эпохе» его
сборника.
Папино[4]
Так
повелось со времён древней Греции, древнего Рима,
Что
в одном человеке воплощается нация вся, весомо и зримо!
Сорок
лет превратили трибуну его в зубец башни,
В
Папино наша нация вся – образец упорства, таланта, бесстрашия.
Сорок
лет он клеймил тиранию, защищая народ свой,
Сорок
лет вдохновлял, вёл его он, как опытный лоцман.
Он
от плоти народной, народ невозможно ослабить,
Если
есть у него капитан, кто умело ведёт свой корабль.
Сорок
лет притеснителям он отвечал твёртым словом,
Оно
было как компас, как щит, и могущественно, и сурово.
Надо
ль выждать, уйти в оборону, или надо отпор дать,
Всё
он ведал, всё чувствовал кожей, и действовал гордо;
Но
всегда был на страже, внимателен к нуждам народным,
Никогда
не сменил на покой свой порядок походный!
Не
умея его подавить, его недруги строили козни,
То
сулили стократ, от отречься просили, покуда не поздно,
Но,
как лев непокорный, дрожа омерезеньем от немощных стрел он,
Как
пружина сжимался и вдруг делал выпад изящно и смело.
О,
вы помните все, кто хоть раз испытал его ярость,
Что
вам стоили ваши и ханжество, и коварство!
Кто,
служа интересам чужим, нападал на него из засады,
Кто
пытался подмять его, прыгая нà плечи сзади,
Всех
поверг он своим раскалённым глаголом!
Но
он мог быть и нежным, и чувственным, и весёлым.
А
потом – ураган, буря, громы, кровавая бойня,
Боль
изгнанья, насмешки тупиц, всё он принял спокойно.
Нет,
его не забыть, как атлета, сошедшего с ринга,
-
Нет той силы в руках, но остался восторг поединка!
Не
сломить его духа, величья его не принизить,
Но
усмешка и желчь – вот его снисхоженье и кризис.
Его
сердце прощало предателей и ренегатов,
Но
он с ними не мог уживаться, не мог и дышать с ними рядом!
Папино!
Скоро сгинут следы твоих мытарств,
Твоих
битв за страну, но имя твоё не забыто,
Начинают
уже и сплетничать, и судачить
О
делишках, грешках, ведь народ не умеет иначе,
Но,
каким бы тебя не пытались представить в истории монстром,
Ты
всегда будешь верным солдатом страны своей, просто
И
честно всегда ей служившим, всегда верен долгу,
Ты
не можешь погибнуть, не можешь исчезнуть, оболган –
Горизон
впереди всё светлее и небо всё выше,
И
твой голос сильнее звучит и он будет услышан!
Луи Фрешетта называют национальным поэтом Квебека и,
думается, вполне заслуженно. Мы только вскользь упомянули, что в конце своей
карьеры он отдал дань и прозе. Он всегда интересовался легендами и сказками.
Одну из необычных легенд, рассказанную Луи Фрешеттом в сборнике «Маски и
призраки» мы выбрали, чтобы дать читателям представление о прозе этого автора. Она могла бы
фигурировать в разделе «фантастический рассказ в Квебеке» (см. № 23 «Квебекских
Тетрадей»), если бы на последних страницах Фрешетт не рассказал, в чём было
дело. В других рассказах этого сборника он так ничего и не объяснил, как,
например, в его знаменитом «Выходце с того света из Жентийи» и этот рассказ мы можем с полным правом
назвать «фантастическим». Надо сказать, что сборник «Маски и призраки» был
подготовлен Фрешеттом к публикации, но издан был только после его смерти, в
1961 году. Объясняется это, вероятно, тем, что другой сборник подобных
рассказов в виде сказок и легенд «Рождество в Канаде» (1900) не получил
желаемого признания.
Предсказание
(из сборника
«Маски и призраки», 1961)
Зимой 1871 года
по Чикаго, где я жил в то время, прошёл странный слух.
Здание суда
оказалось во власти призраков.
Они просто
поселились там.
Так вышло, что
из-за этого ни сторож, ни консьерж не хотели оставаться там на ночь.
С последним
полуночным звоном часов – а всем известно, что это время призраков – почти во
всех помещениях этого обширного здания начинали раздаваться странные звуки,
душераздирающие крики, стенания, ледянящие кровь.
Утверждали, что в
это время по тёмным коридорам ходила фигура в белом, волоча за собой грохочущие
цепи и жалобно завывая.
Упоминали даже
имя злодея, умершего в тюрьме несколько лет тому назад при трагических
обстоятельствах...
Короче, весь
город был взбудоражен.
Каждый день
газетчики, всякого рода официальные лица и просто зеваки осаждали бюро
расследования, чтобы получить свежие сведения из первых рук или, того лучше,
убедиться воочию.
Следствие велось
самым тщательным образом.
Сверив часы члены
следственного эксперимента группами разошлись по комнатам здания суда. А здание
было действительно велико: четыре его крыла выходили на четыре разные улицы.
Как только
раздались крики, стенографы записали их и время с точностью до секунды.
Собравшись вместе
следственный комитет с удивлением констатировал, что услышанные крики и время
их были абсолютно идентичны.
Это были
завывания, долгие у-у, крики о
помощи, в которых слышались слова Бог,
помощь, убийцы и т.д.
Эти звуки шли то
от потолка, то от стен, а в некоторых комнатах – буквально отовсюду.
Самые серьёзные
мужи не знали что и подумать.
Многие из них
входили с убеждением сейчас же всё выяснить, а выходили в смятении, с бледными
лицами.
Каждое утро
газеты преподносили на целые развороты бесконечные отчёты с подробнейшими
деталями всего, что происходило ночью в здании суда.
Так продолжалось
три недели.
По всем
Соединённым Штатам только и говорили что о Chicago
Court House Ghost[1].
Всякого рода
спириты, общающиеся с духами, не могли упустить такую возможность проявить свои
способности, да и публике тоже было интересно поглазеть на их умение.
Однажды вечером
их собралась целая толпа. Я был там в качестве журналиста.
Одна
старуха-медиум по фамилии Аллан вызвалась вступить в беседу с призраками; вот
она, глаза закрыты, рот приоткрыт, вся трясётся, в общении с потусторонним.
После одного из
трансов, каждый из которых длился примерно минут тридцать, когда она что-то
неясно бормотала, престарелая сивилла вдруг выпрямилась и воскликнула:
- Дух велел мне
сказать вам: не пройдёт и года, как Чикако погибнет в жуткой катастрофе.
На следующий день
– ни намёка на призрак!
А шестого октября
того же года в Чикаго случился неслыханный пожар, который фактически смёл город
с лица земли; это была грандиознейшая из катастроф.
Тридцать тысяч домов
было разрушено, триста тысяч человек остались без крова и без крошки хлеба
среди чистого поля...
А теперь
выслушайте вот что:
В ту пору в
Чикаго был один тип, которому дали прозвище Энди-Хэнди[2].
Это был
проходимец, каких мало, но особенно ему удавались побеги из тюрем.
В этом смысле он
был известней лондоского Джека Шепперда, монреальского Наполеона Вио или
квебекского Би Белло.
Больше года этот
проныра водил за нос весь сыск, всю полицию. Перед ним не мог устоять ни один
замок в Шате Иллиноис.
Он был неуловим.
Он даже сам
отдавал себя в руки полиции, чтобы тем более посрамить её.
Однажды утром
было во всеуслышанье объявлено, что Энди-Хэнди скован по рукам и ногам и
находится в тюрьме, в одиночной камере.
А на следующий
день он уже изъял из сейфа богатого ювелира с улицы Мичиган все побрякушки,
написал ему письмо с перечнем всех вещичек и, требуя за них хороших выкуп, сам
явился к купчине, который побоялся отказать ему в деньгах.
Я не уверен, что
газеты всегда говорят правду, но, если речь не идёт о политике, такое возможно.
В случае с этим прощелыгой газеты постарались так расписать его подвиги, с
таким подробностями и всегда с какими-нибудь чудачествами, что в конце-концов
читающая публика даже прониклась к нему симпанией. Он вырос в их глазах чуть ли
не до национального героя.
Мальчишки-газетчики
делали ему хорошую рекламу, крича на все лады во всю глотку:
– Andy
Handy on the rampage !
– Capture
of Andy Handy.
– Full
account of Andy Handy’s last escape ! [3]
Тем временем
здание чикагского суда росло вместе с городом. В 1859 году был достроен ещё
один этаж. Десять лет спустя к нему были пристроены ещё два крыла.
Естественно, что
с ростом здания трубы водопровода и газопровода оказались недостаточного
диаметра и были проведены новые, а старые были оставлены, потому что их
деконструкция была бы слишком дорогостоящей. Старые трубы шли повсюду, они были
пустыми и проходили через практически все помещения, под потолком и в стенах,
закрытые деревянной обшивкой. Главная труба шла в подвальные помещения, где – я,
кажется, забыл упомянуть об этом – находилась и чикагская окружная тюрьма.
Во время всех
описанных выше событий Энди-Хэнди находился в одиночной камере этой тюрьмы.
В день, когда
прозвучало страшное предсказание мадам Аллан, Энди-Хэнди перевели в другую тюрьму,
потому что заметили, что он готовил новый побег.
Рабочий, которому
поручили заново зацементировать пол в этой камере, разгадал тайну чикагского
привидения.
Разрывая пол,
этот ловкач обнаружил трубу прежнего водопровода, прогрыз её зубами, потому что
тогдашние трубы делались из свинца. Это он целых три недели развлекался из
своей камеры с населением города, наводя на него мистический ужас.
Каждый из его
криков, каждый стон его был тотчас слышен почти по всему огромному зданию.
И по тягостному
совпадению старуха, которая хотела всего лишь покрасоваться, сказала ужасную
правду.
А теперь, скажите
мне на милость, если бы шутка этого разбойника не была обнаружена, может быть и
до сих пор люди и даже самые учёные вспоминали бы об этом, как о бесспорном доказательстве
существования духов. А на деле – всего-то – глупейшая шутка и нелепое
совпадение.
Ещё один сборник «Оригиналы и безумцы»(1892), состоящий из
двенадцати портретов, которые сам Фрешетт называл портретами «национального
характера», тоже был принят довольно холодно. Жерар Туга, автор учебника
истории франко-канадской литературы (1960), говорит об этом сборнике так:
«Портреты, составляющие эту галерею не равноценны и имеют
недостаток походить один на другой; тем не менее запоминается месьё Кардинал,
нàрочный из Парламента, которому действительно место среди «оригиналов и
безумцев» благодаря его манере изъясняться; сам он считал, что говорит
«наиизящнейшим» образом. Не будучи высоко-образованным человеком, этот адепт
будущего «Общества Правильной Речи» оказывается симпатичен читателю. Его
ляпсусы и замысловатости развлекают, но за ними угадывается душа деликатная и
тонко организованная, которую Фрешетт своим портретом спасает из небытия.»
В 1900 году в «Монд иллюстре» Фрешетт опубликовал свою
самую задушевную прозу «Личные воспоминания», автобиографическое произведение,
в котором он говорит в основном о своём детстве, о своём окружении, о событиях,
происходивших в местах, где он жил, и о событиях его политической и поэтической
жизни, об исторических личностях (Папино и Патриоты), о системе образования и о
многом другом. Отдельным сборником эти воспоминания тоже были изданы только в
1961 году, когда началась «тихая революция» и Фрешетт был поднят на щит.
В своих воспоминаниях Фрешетт описывает брутальную
систему образования и то, что он испытал на собственной шкуре, и завершает эту
главу анекдотом, которым и мы хотим завершить рассказ об этом замечательном
квебекском авторе. Он встречает своего бывшего школьного учителя; Фрешетт
делает вид, что не узнаёт его:
- Какой Гамаш? Я слышал о каком-то Гамаше с острова
Антикости, нечестивце, водившим дружбу с дьяволом; вы, случаем, не его сын?
- Нет, нет! Я Гамаш, ваш школьный учитель; неужели не
помните... в Сен-Жозеф?
- И впрямь, - сказал я, - погодите-ка. Я припоминаю, был
такой пе-да-гог; злющая скотина с чёрной душой, настоящая чума, варвар, дикарь,
животное...
- Позвольте!
- Но не может быть, чтобы это были вы; я никогда не мог
бы поверить, что вы станете хвалиться своим чубом.
И я повернулся к нему спиной, оставив этого господина
стоять с раззявленным ртом, когда все вокруг схватились за животики от смеха,
тыча в него пальцем.
Мы ничего ещё не сказали о драматургии Фрешетта; его театральные
пьесы нравились его современникам («Голова набекрень», «Феликс Путре»,
«Возвращение ссыльного», «Папино», «Вероника»), но теперь они потеряли свою
актуальность, будучи написаны на злобу дня. К тому же кроме исторической рамки
в них не было ничего выдающегося, с нашей точки зрения. Но вот мнение журнала
«Новый мир» (квебекского журнала «Le Nouveau Monde»):
«Очарование пьесы («Папино») Луи Фрешетта заслуживает
внимания и мы считаем, что, несмотря на некоторые очевидные её промахи, она
знаменует собой появление настоящего национального театра в Квебеке.»
Так или иначе, а очевидно одно – Луи Фрешетт был и
остаётся одним из ведущих литераторов Квебека 19 века.
[1] Базиль Рутье станет автором национального
гимна Канады «О, Канада...». Это
стихотворение было написано в 1880 году ко дню святого Иоанна Крестителя
(покровителя Квебека). Каликса Лавале в том же году написал музыку к тексту
этого стихотворения, но национальным гимном это произведение стало только сто
лет спустя в 1980. Английский вариант гимна был написан Робером Стейнли Вейером
в 1906 году.
[2] Речь идёт о правительстве
Картье-Макдональд, которое опиралось на альянс франкоканадских депутатов и
англофонов-консерваторов.
[4] Папино родился в Монреале в 1786 году. Он был знаменитым
оратором, политиком, который оставил по себе значительное эпистолярное
наследие. Его карьера депутата от либеральной партии достигла своей кульминации
в 1837 году во время восстания Патриотов. Он вынужден был бежать в США, затем
жил какое-то время во Франции, но в 1844 году вернулся в Канаду и снова
представлял либеральную партию в Национальной Ассамблее с 1848 по 1854 годы.
После чего он отошёл от политики и жил в своём поместье в Монтенбло, где и
скончался в 1871 году. Фрешетт считал, что деятельность Папино оказала
существенное влияние на ход квебекской истории.
No comments:
Post a Comment