Филипп-Обер де Гаспе, отец (1786-1871)
Пришло время
поговорить о писателе, чьё призвание проявилось довольно поздно, после
семидесяти. Иные наши читатели могут примерить на себя костюм писателя, чтобы
осознать, что «никогда не поздно».
Так или иначе, но де Гаспе отец известен в основном двумя большими
книгами: «Былые Канадцы» и «Воспоминания». Если название «Воспоминания» говорит
само за себя, то о «Былых Канадцах» вопрос остаётся открытым. Кто эти «былые»?
Увы, не все читают по-французски, не все захотят прочитать и по-английски (было
три перевода этого романа на английский, один – сразу же после публикации в
1864 «The Canadians of old»), не все читают по-испански (на другие
языки роман не переводился). Кстати сказать, всего было около двадцати переизданий
«Былых Канадцев», т.е. популярность его, историческая, этнографическая,
социальная и отчасти литературная, велика. В том же 1864 году роман будет
переделан в пьесу и поставлен на сцене в Квебеке, благодаря стараниям двух
аббатов: Камиля Кэса и Пьера-Аркада Лапорта. Скажем пару слов о сюжете романа,
у которого был столь грандиозный для того времени коммерческий успех (2 000
экземпляров продано за пару месяцев, переиздание – 5 000 экземпляров, по тем
временам – просто фантастика!).
Действие романа
разворачивается в период Завоевания (1760), когда англичане захватили Квебек
или Нижнюю Канаду, как тогда стали называть Новую Францию. Интересно, что сам
автор мало заботился о том, как будут читать его произведение: роман,
воспоминания, хроника, сборная солянка, попури... Семидесятилетний автор
заявляет, чтобы прекратить дальнейшие разговоры о жанре его повествования, что
пишет он исключительно для забавы, для (своего) удовольствия. И действительно,
композиция романа может показаться беспорядочной. Всего 17 глав, из которых
многие посвящены легендам (например, о Корриво – см. Квебекские Тетради №8) или
ужину в семье помещика, что по-настоящему не имеет отношения к сюжету, равно и
описание нравов тогдашних сельских жителей, носящее скорее этнографический
характер. Всё это написано то в классической манере с упоминанием
мифологических персонажей и древних авторов, то в духе народной сказки, чей
язык напичкан просторечиями и даже вульгарной лексикой. Роман этот может быть
прочитан и как изысканная форма самооправдания, если знать перипетии[1]
жизни автора (см главу, посвящённую «двойнику» автора Месьё д’Эгмону, чьи
несчастья (он тоже разорён и прошёл через тюрьму) объясняются его необычайной
щедростью и человеколюбием. Читателя не покидает ощущение, что роман адресован
близким друзьям автора, которые понимают его с полуслова и подхватывают его
полунамёки. Такая свобода письма весьма симпатична и современному читателю. Но,
вернёмся к сюжету романа.
В 1757 году Жюль
д’Абервиль, канадец, и его друг шотландец Арчибальд Камерон оф Лочейль, сирота,
закончили свою учёбу в Колледже Иезуитов в Квебеке. Прежде чем отправиться
путешествовать в Европу, они проводят несколько дней в Сен-Жан-Порт-Жоли в
семье Жюля, которая практически усыновила юного шотландца. Но вскоре война
разлучит двух друзей и они окажутся по разные стороны фронта. Арчибальд, будучи
офицером английской армии, будет вынужден, исполняя приказ, сжечь усадьбу д’Aбервилей.
После битвы на
поле Абраама социальное положение двух протагонистов романа поменялось. Семья
д’Абервилей разорена и зависит от милости англичан, а Арчибальд стал одним из
победителей и за счёт этого разбогател. Интрига «Былых Канадцев» держится на
одном из важнейших элементов романтической прозы : угрызения совести. Для
Арчибальда жизненно важным оказывается прощение семьи д’Абервиль. Так-то он
отплатил за их любовь, их приём, их великодушие.
Да, ему хочется
восстановить разованные связи, чтобы всё было по-прежнему, что, разумеется,
невозможно. И всё-таки Арчибальд не отказывается от мысли вернуть расположение
семьи, которая стала для него родной, и он многое делает, чтобы искупить свою
вину. Он спасает от смерти Жюля; он заступается за стариков, когда пьяные
английские солдаты собираются учинить погром. Как следствие, через семь лет,
Жюль помирится с ним; простит его и старый владелец поместья. И только Бланш,
сестра Жюля, которая с юных лет была влюблена в Арчибальда, откажет ему, когда
тот попросит её руки.
Об этом стоит
сказать отдельно, об этом своего рода кодексе чести для молодых канадок; выйти замуж
за победителя-англичанина означало «предать своих, предать своё отечество». Она
скажет Жюлю, что, если бы он полюбил англичанку и женился бы на ней, то его
жена стала бы для неё сестрой, но сама она никогда не выйдет замуж за
англичанина; другими словами, она никогда не отдастся на милость «победителю».
Это довольно
сложный и не всем понятный чисто квебекский женский комплекс, пусть даже
Арчибальд шотландец, католик и мать его француженка, что позволило ему быть
принятым в семье д’Абервилей. Примерно о том же скажет и Мария Шапделен в
одноименном романе Луи Эмона, хотя и в несколько ином контексте, к чему мы
обязательно вернёмся, когда станем говорить об этом своеобразном авторе.
Так кто такие эти
«былые» канадцы, если исходить из текста романа? Это те, кто жили веком раньше.
Это, безусловно, помещик д’Aбервиль и его семья,
это и кучер Жозе, воплощающий народ в целом, его легенды и обычаи. Между
младшим д’Aбервилем и этим представителем низшего
сословия царит полное и абсолютное взаимопонимание, как если бы они были
закадычные друзья или старинные сообщники, между ними нет социальных преград,
хотя Жозе – слуга, который понимает и без сопротивления принимает своё
положение слуги.
А вот фигура
Арчибальда – неоднозначна. Он тоже претендует на роль канадца (что прежде
означало – француза, выходца из Франции, и только, без никакой примеси
английской крови). И его католическая вера, и французский язык как будто делают
из него канадца. Более того, в главе «Затор» Арчибальд на глазах всей деревни
бросается в ледяную воду и спасает одного из деревенских. За это он становится,
как свой; «Арчи» называют его ласково и уважительно. И всё было бы просто
замечательно, если бы не война и не солдатский долг Арчибальда.
Так вот зачем
нужна была фигура Бланш: чтобы указать Арчибальду его место – нет, никогда он
не станет настоящим «канадцем». Они будут играть в шахматы и вечерять вместе,
будут гулять и петь, как старинные друзья, но не смогут преодолеть этот
братско-сестринский, платонический покой, когда вся семья д’Aбервилей вновь обретёт мир и благополучие эпохи до
1759 года. Завоевание отныне будет восприниматься ими не как безумие и
катастрофа, а, напротив, как воля Провидения. Филипп-Обер де Гаспе, отец,
представит Завоевание, как благословение, которое позволило Квебеку избежать
всех ужасов французской революции 1793 года, посколько над ним тогда уже
тридцать три года реяло знамя британской империи.
«Былые Канадцы»
часто воспринимается как роман примирения между французскими и английскими
канадцами, тем более, что написан он был всего несколькими годами прежде Пакта
Конфедерации (1867). Но это примирение оказывается не полным, потому что Бланш
отказывается забыть прошлое. Арчи может сколько угодно стараться стать
настоящим канадцем, а только в семье д’Aбервилей он навсегда останется только гостем. Его образ – образ
невозможности примирения, образ непреодолимой пропасти, разделяющей два
непримиримых сообщества.
И роман, похоже,
не собирается разрешать это глубинное противоречие между желанием единства и
невозможностью оного. Две эпохи вступают в схватку, «былые» и современные
канадцы не находят, не могут найти общего языка, и с этой точки зрения роман де
Гаспе никак не развлечение, а глубокое философское произведение.
Чтобы подтвердить
эту мысль, мы переведём на русский пару отрывков, которые стали обязательными
для любой антологии квебекской литературы.
«(...)
Благородная
девушка вскочила, как если бы её ужалила гадюка; бледная от гнева, с дрожащей
губой она воскликнула:
- Вы оскорбляете
меня, капитан Арчибальд Камерон де Лочейль! Вы очевидно не подумали, как может
ранить, каким жестоким может быть предложение, которое вы мне делаете! Едва
погас факел, от которого вспыхнули пожары, едва ушли ваши, сеявшие разор на
нашей земле, как вы мне делаете предложение? Это было бы жестокой иронией,
возжечь факел Гименея на пепле моей
многострадальной родины! Можно подумать, капитан де Лочейль, что теперь, когда
вы богаты, вы хотите за ваше золото купить бедную канадскую девушку; никогда ни
одна из д'Абервилей не согласится на такое унижение! О! Арчи, я никогда не могла бы и подумать, что вы
пойдёте на это, ведь вы мой друг детства! Конечно, вы не размыслили, делая мне
это предложение.
И Бланш,
потрясённая, разрыдалась, упав в кресло.
Никогда прежде
гордая канадка не казалась Арчибальду такой прекрасной, как в тот момент, когда
она отказала ему, отвергнув предложенный ей альянс с завоевателем её несчастной
отчизны.
- Успокойтесь,
Бланш, - снова заговорил де Лочейль, - Меня восхищает ваш патриотизм. И ваши
чувства столь утончены, хоть и не справедливы по отношению ко мне, вашему другу
детства. Как вы могли вообразить себе, что Камерон оф Лочейль может оскорбить
девушку, тем более сестру Жюля д’Aбервиля, дочь моего благодетеля. И вы знаете,
Бланш, что я никогда не действую безрассудно; вся ваша семья некогда называла
меня «глубоким философом» и считала мои суждения здравыми. То, что вы
отвергаете руку англо-саксона сразу
после завоевания, возможно, естественно для одной из д’Aбервилей; но я, и вы знаете это, люблю вас с давних пор, вы не могли не
заметить этого, пусть даже я не заговаривал об этом. Бедный юноша пусть даже из
благородной семьи не мог и подумать сказать о своей любви к дочери своего
богатого благодетеля, чтоб его не сочли неблагодарным и заносчивым.
Неужели же только
потому, что я теперь богат, - продолжал де Лочейль, - неужели только потому,
что военная удача была благосклоннее к нам, а не к вашим соотечественникам,
неужели потому лишь, что судьба избрала меня невольным орудием вашего разора, я
должен спрятать в глубине сердца самое естественное и самое прекрасное и
благородное из чувств, признав тем самым своё поражение, даже не попытавшись
добиться руки той, которую никогда не переставал любить. О! нет, Бланш, вы не
можете так думать: вы сделали мне
предложение не размыслив; более того, вы сожалеете уже о жестоких словах,
которые вырвались из вашей груди, по отношению ко мне, вашему старинному другу.
Скажите, Бланш, признайтесь, что вам не безразличны мои чувства, о которых вы
знали на протяжении многих лет.
- Я буду откровенна
с вами, Арчи...
Она говорила
честно, как крестьянка, которая никогда не изучала своих чувств и не сверяла их
с теми, что описаны в книгах, которая ничего не знает о светских манерах, тем
более, что она давно уже и не выходила в свет и потому не была подвержена его
влиянию,
- Я скажу вам от
чистого сердца: у вас было всё, де Лочейль, всё, что должно было очаровать
пятнадцатилетнюю девушку – благородное происхождение, ум, красота, атлетическое
сложение, щедрость и высокие помыслы – что ещё может пожелать восторженная и
чувствительная душа? Если бы только, Арчи, вы, будучи бедным, но благородным
молодым человеком попросили моей руки у моих родителей, которую они вам отдали
бы с восторгом, я была бы горда и счастлива подчиниться их воле. Но теперь, капитан
Арчибальд Камерон де Лочейль, между нами пропасть, которую мне никогда не
преодолеть.
И рыдания снова
задушили голос благородной юной дамы.
- Но я заклинаю
вас, мой брат Арчи, - продолжила она, беря его за руку, - не отказываться от
вашего намерения обосноваться здесь, в Канаде. Купите владения по соседству с
нашей усадьбой, чтобы мы могли видеться часто, очень часто. И если так будет
угодно природе (ведь вы на восемь лет старше меня), и я, увы, потеряю вас,
будьте уверены, дорогой Арчи, что вашу могилу оросят слёзы вашей сестры Бланш
столь же горькие и обильные, как если бы я была вашей супругой.
И с чувством взяв
его руки в свои она промолвила:
- Уже поздно,
Арчи, вернёмся в дом.
- Вы не можете
быть настолько жестокой по отношению ко мне и к себе самой, чтобы упорствовать,
отказывая мне! – сказал Арчибальд, - Бланш, ваша любовь не из тех, что может
погаснуть сама собой, она устоит перед временем, перед всеми превратностями
жизни. Жюль вступится за меня, когда вернётся из Европы, его сестра не откажет
ему в его просьбе об их общем друге. Скажите только, что я могу, что я должен
надеяться!
- Никогда, -
ответила ему Бланш, - никогда женщины и мужчины моего рода не поступались своим
долгом, не отступали перед жертвами даже самыми тягостными. Две мои тётки,
тогда ещё совсем юные, однажды сказали моему отцу: «Твои дела идут не блестяще,
что не делает чести славному роду д’Абервилей.» Они сказали, смеясь: «Наше
приданое пробьёт значительную брешь в твоих пошатнувшихся финансах; завтра же
мы уходим в монастырь, это уже решено и нас согласны там принять.» Просьбы,
уговоры, угрозы и чудовищная ярость моего отца не смогли поколебать их решения.
Они ушли в монастырь и теперь своими молитвами и благодетельным поведением
способствуют его процветанию.
Что же касается
меня, Арчи, у меня тоже есть долг милый моему сердцу, который я должна
исполнить: сделать жизнь моих родителей
по мере возможности спокойной и приятной, чтобы они могли позабыть свои
горести, чтобы их старость была озарена нежной заботой, чтобы они могли
спокойно умереть у меня на груди. Они благословят меня и я буду молить Бога,
истово, чтобы Он даровал им вечное блаженство, в котором им было отказано на
этой грешной земле. Мой брат Жюль женится, я буду воспитывать его детей нежно
заботясь о них, я разделю с ним его судьбу, в радости и в горести, как подобает
горячо любящей сестре.
Де Лочейль и его
подруга в молчании дошли до усадьбы. Последние лучи заходящего солнца
отражались в волнах и на серебряном песке речного берега, придавая ещё большее
очарование и без того восхитительному пейзажу; но души их внезапно умерли для
красот природы. (...)»
Утверждают, что
де Гаспе отец был прирождённым рассказчиком. Мы легко убеждаемся в этом, читая
его «Воспоминания». Он рассказывает о себе, своём детстве, но это – мельком, а
по-настоящему его пространное и довольно витиеватое повествование важно
событиями и людьми историческими, будь то битва на поле Абраама или встреча с
Луи-Жозефом Папино, который был его сокурсником. Но нам интереснее будет
узнать, откуда у него это дар? И похоже, что он воспринял его от простых людей,
с которыми общался накоротке четырнадцать лет, проведённых в вынужденном
изгнании в своём поместье Сен-Жан-Порт-Жоли. Он помещает в текст «Воспоминаний»
множество сказок и легенд, нисколько не заботясь о композиции и сюжете своих
записок. Более того, именно эти отступления от повествовательной канвы более
всего привлекают внимание читателя.
Вот характерный
эпизод из «Воспоминаний» Филиппа-Обера де Гаспе, отца:
«(...)
Я вечерял поздно
вечером у костерка возле нашей лесной хижины. Я думал о смерти, которая ставит
крест на всех страданиях человечества. Мне казалось, что мой компаньон заснул,
я с наслаждением вслух прочитал несколько стихов из всем известного монолога
Гамлета: “To be or not to be…”
Я повторил дважды
и трижды эти печальные строки. Вот их перевод[2]:
Быть или не
быть, вот в чем вопрос. Достойно ль смиряться под ударами судьбы,
иль надо
оказать сопротивленье и в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними?
Умереть. Забыться.И знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук и тысячи
лишений,присущих телу.
Должно быть в
моём голосе было что-то необыкновенно трогательное, если старик Ромэн, не
понимая английского, тут же оказался рядом со мной и сказал:
- Что скажете,
месьё Филипп, вода так и манит. Не прокатиться ли нам по озеру?
Слова деда Шуинара меня тронули до слёз, потому что
я понял его намерение, которому прогулка по озеру была нужна, как мне –
утопиться в этом самом озере.
Мы взяли каждый
по веслу и стоило мне оказаться в лодке посреди озера, как спокойствие
воцарилось в моей душе. Да! Конечно! – думалось мне, глядя на величественные
лес и небо, - Тот, кто создал всю эту грандиозную красоту на счастье человеку,
даст успокоение и несчастным.
Я тогда принялся
выспрашивать моего спутника, чтобы выяснить, воздействует ли и на этого
простого человека красота природы.
- Скажите, отец
Ромэн, - спросил я, - что вы думаете, глядя на ночной пейзаж?
- Я думаю,
Господь понимал, когда творил это озеро
в горах, полное рыбой, чтобы бедный человек мог найти себе пропитание.
- Не просто было
устроить такое в скалах, - заметил я.
- Только рукой
махнуть, - сказал папаша Шуинар, прочерчивая концом весла борозду в воде.
- А что вы
думаете о луне, которая нам светит?
- Это лампа,
которую Бог дал бедным людям, если те не могут купить себе керосин или свечи,
чтобы осветить своё жилище долгими вечерами – был ответ старика.
Мы тем временем
подплыли к берегу и я сказал ему:
- Посмотрите, как
деревья отражаются в воде.
- Это зеркало,
которое Бог дал тем, кто не чванится, а Дьявол подсунул зеркало, в которое
смотрятся бабы, пока не продадут ему свою душу.
Глядя на череду
островов, похожих на мираж, как если бы они парили над водой, я сказал своему
товарищу:
- Похоже, что эти
острова плывут нам навстречу.
- Не боись,
настоящие острова Боженька заякорил так, что сдвинутся они не раньше Страшного
суда.
Зная, что в
молодости он плавал по Сен-Лорану, я сказал ему, что ночами вахта должна была
казаться ему слишком долгой.
- Бывало, особо,
когда ночь была тёмной. Но, когда луна, вахта была даже слишком короткой.
- Почему?
- Да потому, что
я всегда видел вдали что-то новенькое.
Тогда я понял,
что поэзия жила в груди старика, хоть он и не мог выразить её, как Ламартин или
Шатобриан. (...)»
Творчество
Филиппа-Обера де Гаспе отца оставило глубокий след в восприятии последующими
поколениями помещичьего быта в Квебеке. Многие авторы последовали его примеру,
идилически рисуя отношения между помещиками и крестьянами. Не хочется повторять
советские учебники литературы, ведь может быть они были в чём-то и не совсем
правы, но всё же идилии между хозяевами и слугами быть не может.
И всё же, какую
замечательную жизнь прожил этот «былой канадец»!
No comments:
Post a Comment