Антологии квебекской литературы - 34 - Эмиль Неллиган (продолжение)

Ещё раз об Эмиле Неллигане

В наши дни легенды, окружающие всё-таки довольно скудное наследие Эмиля Неллигана, практически заслоняют его поэзию. Тем более трудно увидеть за этими мифами живого человека. Неллиган отныне национальный символ Квебека. Монреальский поэт-символист конца 19 века, писавший в духе Поля Верлена и Жерара де Нерваля... о нём больше говорят, чем его читают. Его жизнь экранизирована (фильм «Неллиган» Робера Фавро, 1991), воспета (романтическая опера по либретто Мишеля Трамбле) и даже станцована (по хореографии Анн Дичборн, 1976). Одна из редких фотографий, оставшихся после него, показывает нам молодого человека, чем-то слегка обеспокоенного, с высоким лбом и вьющейся шевелюрой певца богемы. Эта фотография стала эмблемой квебекского романтизма, символизма и прочих «–измов», такой же, как соответствующая фотография Рембо. Французы построили мифологию богемы на Бодлере и Верлене, Лотреамоне и других поэтах-декадентах, квебекцы возложили на хрупкие плечи паренька, написавшего сотню стихов, исчезающих подобно дыму, все свои романтические порывы.

Эмиль Неллиган действительно жил (с 1879 по 1941, если верить датам, выгравированным на надгробном камне, что на кладбище, на Королевской горе). Его отец-ирландец был почтовым служащим. Он женился на французской канадке, и эта мелкобуржуазная семья относительно комфортабельно проживала в Монреале. Эмиль разочаровывал родителей, особенно отца, и тем, что учился без блеска, и тем, что в конце-концов забросил учёбу ради стишат на манер Бодлера и Роденбаха, и тем, что стал самым молодым членом монреальской литературной школы. Подобно Рембо (знаменитому своим «Пьяным кораблём», 1871), французскому поэту и пламенному дебоширу, блуждавшему по Парижу, покинув суровый очаг своей бедствующей матери, Неллиган тоже написал практически всё сколько-нибудь ценное до своих двадцати лет. Подобно Рембо, который закончил свой жизненный путь в забвении и молчании изгнания, став мелким торговцем в северной Африке, Неллиган тоже после бурной и продуктивной юности вёл вегетативный образ жизни. В 1899 году ему поставили диагноз: преждевременная деменция и неизлечимая форма шизофрении, и он провёл оставшиеся ему сорок два года жизни в психиатрической лечебнице.

В художественном изложении, особенно в либретто Мишеля Трамбле и в фильме Робера Фавро, Неллиган предстаёт мучеником эдипого треугольника: злобный филистер отец и мать с её удушающей любовью. Типично квебекская проблема poète maudit (прόклятого поэта) связана с отказом отца говорить на французском. Фильм Фавро открывается сценой, в которой бредящий Неллиган уже в самом конце своей жизни, хватаясь за голову вопит по-английски: My head is bursting!, тогда как рядом с ним карлик с голым торсом что есть силы лупит по сочащимся водой камням их темницы. В либретто Трамбле отец настаивает, чтобы поэт говорил по-английски, что и сводит Неллигана с ума.

Неллиган – настоящий поэт, в тысячи раз лучше любого рифмоплёта англо-викторианской Канады. Он создал строфы столь проникнутые ассонансами французского языка, что вся их французская квинтэссенция улетучивается в переводах. Однако, как без улыбки воспринимать его юношескую любовь ко всему французскому из Франции с упоминаниями то могилы Бодлера, то полотен Ватто. Неллиган никогда по-настоящему не знал Европы. В Монреале той поры трудно было найти опиум или гашиш (курили трубку и пили скотч). По словам его современника Луи Дантэна, Неллиган так и не стал полноправным членом богемы. Его страстность и дикость были усвоенными, слишком конвенциональными и проистекали от того, что он читал и чему подражал. Всё сводилось к всклокоченным кудрям, мятому рединготу и чернильным пятнам на пальцах. К счастью, миф Неллигана теперь настолько несокрушим, что никто не воспримет уже мысль о том, что был он всего лишь подростком-позёром.

Его поэтический взлёт был стремителен, но его звезда сияла очень недолго. Он намного опередил своё время, и сейчас его поэзия воспринимается  современной, она насыщена метафорами, она изящна и фонетически превосходно организована. Несколько тяжеловата, как слишком сладкие восточные духи. Несколько слишком церемонна, особенно в трактовке библейских сюжетов. Набожна, когда речь заходит о матери. Трогательна в посвящениях сёстрам.

В конце 19 века его стихи воспринимались как крамола. Возможно, потому что он сам их подавал под таким соусом. Его перестали принимать в приличных домах, где он выглядел излишне эксентрично. Он был громоотводом поэзии. Он принимал в себя электрические удары поэтических бурь, которые, впрочем, гремели только в его воображении. Ему хотелось здесь, в Монреале своих Бодлеров и Верленов, а были только Фрешетты да Пьеры-Жозефы- Оливье Шово. И это ещё не худшие! Он дурно учился и воспринимал только те дисциплины, которые так или иначе касались поэзии. Он категорически отказался от карьеры адвоката, вообще от какой-либо карьеры, даже поэтической. Он жил звучащим словом Эдгара По, он читал стихи, точно пил громокипящий кубок поэзии.

Три года, с 1896 по 1899 годы он будоражил, веселил и смешил всякого рода поэтические салоны, три года он буянил, читал свои стихи и стихи Бодлера, как своего рода манифест. Затем, при невыясненных обстоятельствах, он оказался в доме для умалишённых в Лонг Пуан, что на восточной оконечности монреальского острова, с чудовищным диагнозом: умственная дегенерация, многочисленные фобии. Его привезли в психушку, частную клинику религиозного ордена милосердных братьев, тайно, что вызвало беспокойство его друзей. говорят, с ним случилась тифоидная лихорадка. Но затем, по утверждению одного из его лечащих врачей, брата Ромюлюса, «сознание его прояснилось, беседовать с ним было чрезвычайно любопытно, он принимал посетителей». Почему Эмиль Неллиган не вернулся к нормальной жизни, а предпочёл остаться в приюте для умалишённых – загадка. Литературоведов, претендующих на разгадку этой тайны, – много.

При жизни Неллигана его произведения переиздавались трижды. В клиниках его талант постепенно угас. Собрание его «клинических» сочинений вызывает глухую тоску, обиду на несправедливый рок, ощущение неизбывной жалости к великому поэту, как всегда поднятому на щит слишком поздно.

Вот несколько дат и цитат из воспоминаний очевидцев, несколько признаний самого Неллигана, взятых из предисловия к книге его «клинических» стихов.

1899 Директор клиники Сен-Бенуа записывает в регистрационной книге: «19 лет, студент, приведен родителями. Лечащие врачи: доктор Бренан и доктор Ганьон.

1913 Смерть матери.

1919 «Эта бритая голова ещё молодого человека с глазами, из которых выплескивает мёртвый интеллект, - вот чего мы добились.» Марсель Дюга[1], «Апологии».

1925 Неллигана переводят в пансионат Сен-Жан-де-Дьё. Из его истории болезни: «вероисповедание – католик, профессия – писатель, рост – 172, вес – 68, глаза – голубые, волосы – седоватые.»  Сестра Неллигана, Ева, становится его официальным опекуном. С ней договариваются о встречах с поэтом, она распоряжается его авторским правом.

1932  Актриса Камиль Дюшарм, в компании которой Неллиган провёл один из немногих разрешённых ему вечеров вне клиники в доме месьё Дезольнье, судьи и литератора, вспоминает, что, когда в машине они проезжали мимо дома, где до 1901 года жила семья поэта, Неллиган пробормотал: «Здесь я живу». А когда делал ей дарственную надпись на книге, под своим именем приписал адрес: «260, улица Лаваль», дом, который он покинул 33 года тому назад. К тому же периоду относятся воспоминания доктора  Е. Кенневилля: «Неллиган был человеком чутким и доверчивым, он любил посидеть в компании молодых пациентов, внимательно выслушивая их. Он готов был оказать любую услугу, что придавало ещё больше детскости его поведению. Глядя на него, никак нельзя было предположить, что тридцать лет тому назад он был светочем квебекской литературы.»

1938 Франсуа Эртель[2]  приводит к Неллигану в клинику группу студентов из колледжа Бребёф. Неллиган читает им несколько самых известных из своих стихотворений и даже рассказывает о причинах его болезни: «Сначала у меня страшно разболелись зубы. Мне их отремонтировали, но сам я  был уже конченным человеком.»

1941  5 февраля. В его истории болезни – жалоба, исходящая от Неллигана: «My head is sore. I don’t sleep at night. Noise in my head. It would be better, если бы меня поселили отдельно от других больных». Его просьбу исполняют. Неллиган спустя пару недель пишет в своём дневнике: «Мне дали отдельную комнату, я сплю под двумя одеялами. Это очень удобно, мне хорошо, я поправился.» 5 апреля того же года, в истории болезни: «Больной сообщает, что не мочился последние два дня». 11 ноября – операция по поводу воспаления предстательной железы. Его состояние ухудшается. 18 ноября, вторник. Смерть Неллигана в санатории Бурже в возрасте 62 лет и 11 месяцев.

«Рецитал Ангелов», так думал назвать сборник своих стихов Эмиль Неллиган:

Увы, болезнь помешала ему самому подготовить свой сборник. Луи Дантэн, получив доступ к стихам Неллигана, составил этот сборник, сообразуясь со своим пониманием творчества поэта. Можно заметить, что очень мало стихов в сборнике, подготовленном Дантэном, соответствуют изначальному плану Неллигана. Заметим также, что найденные в архиве два листочка с планом – не полный список стихов, которые Неллиган предполагал включить в свой сборник. Возможно, что были стихи, которые ещё не были готовы к публикации и потому не фигурируют в списке. Возможно также, что и сам план – не более, чем набросок, а Дантэн пользовался другим планом, составленным Неллиганом, более поздним.

Интересна судьба и большинства рукописей Неллигана. Его сестра раздарила автографы стихов друзьям и знакомым. Очень может быть, что литературоведы отыщут неизвестные стихи поэта и пополнят «полное» собрание его стихов. Но пока наша задача – наиболее полно представить все аспекты творчества Неллигана, не упустив из виду ни «классических» его стихов, ни шуточных, ни даже наброски и зарисовки. Другими словами: нет лучшей благодарности для поэта, чем уважительная память и чтение его стихов.

В русском переводе в интернете можно найти с десяток стихов поэта, в книге «Поэты Квебека» есть 19 стихов в добротных переводах М. Яснова, Р. Дубровкина и Т. Могилевской. Нам хочется добавить к этому списку ещё несколько стихотворений.

Стихи Эмиля Неллигана

ЛУННЫЙ СВЕТ, ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЕ

Моя дума, как сполох огней вдалеке

Из неведомых склепов неверных глубин.

Бирюза  над заливом, где солнца рубин

В шевелящихся щупальцах сгинул во мгле.

И в звучащем саду, словно зов на реке,

Речь разумных фонтанов и песни ундин,

Дума, ноша моя, те огни вдалеке

Из неведомых склепов неверных глубин.

Никогда не прельстится тщеславьем, никем

Не ославлена дума моя, из Афин

Путь её через горы в небесный Коринф,

Что мерцает из сказок и древних легенд,

Моя дума, как сполох огней вдалеке.

ПОПУГАЙ

С тех пор, как покинул её дружочек,

Негритянка, бедняжка, ничего не хочет,

Попугай ей остался, болтливый очень.

Так бы жили вдвоём на краю предместья,

Хоть и впроголодь, с попугаем вместе,

Только умер дружок, и в душу не лезьте!

Попугай, как на ярмарке, трещит о прошлом,

Как бывало славно, а теперь – тошно,

На плече её чёрном сидит вельможно.

Только кажется ей, это ль не безумье,

Что дружок её в птице, душой не умер,

А болтает весело о никчемном трупе.

Ведь дружок-поэт, душа нараспашку,

Ей сказал, что он превратится в пташку,

Он смеялся, подлый, над своей черняжкой.

Он шутил, негодник, а вот поди ж ты,

И его попугай уже не лишний,

А единственный, будь он проклят трижды!

Негритянка на птицу глядит со страхом.

Что ещё ей скажет блажная птаха.

Жизнь постылая пусть пропадает прахом.

Попугай ей в ухо кричит, глумится,

И свистит, и хохочет гадкая птица:

"Ха-ха-ха! Зула, давай жениться!"

И от хриплых криков его зловещих,

Негритянка точно в клещах, и клещи

Её горло сдавили, кровь горлом хлещет!

Так хотел любовник её, насмешник,

Чтоб она пришла в его дом кромешный,

Чтоб не медлила, в его дом нездешний.

Попугай оплакал свою подругу,

Он в гнездо превратил её лачугу,

В разговорах он коротает скуку.

Ночь – бездельница и неряха –

То крупу просыпает, то соль, то сахар,

То никак не найдёт, где её рубаха.

Попугай живёт, как в воздушном замке,

Но вздыхает порой, как самец без самки,

И в его душе – душа негритянки.

Я ОПУСКАЮ

Я опускаю нервические пальцы

В чёрных кольцах презрения к свету

На тёмные клавиши жизни и её приметы.

СМЕРТЬ МОЛИТВЫ

Он предчувствовал, плакал, томился и слышал,

Как призыв, или пенье, или дивный пример

Благочестия – колокол – глас Божий свыше...

Но явился Вольтер.

ПОЭТ[3]

Не трогайте его, не причиняйте зла!

Пусть он идёт мечтательной тропою,

Душа его открыта небесам

И бредит он весною и любовью.

Поэзия его так девственно чиста,

Что золотым свечением возносит

Поэта к звёздам. Большего не просит.

Земля – его магический кристалл.

И ничего ему не надобно, любовь

Языческая не найдёт ответа.

Он не от мира, да! Ведь он от света!

И он угаснет в "лучшем из миров".

Что ж из того?... его возьмёт Господь

В свою страну, где нет упрёков горьких,

Где только свет, и что ему упрёки,

Когда с душою расстаётся плоть.

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР[4]

Как снежили снега!

Жизнь – заснеженный разум.

Как снежили снега!

Спазмы инея, спазмы

Боли и жизни река

Льдом придавлена, да!

И чернее душа побережий.

И надеждам не выйти из льда.

Я – Норвегия ночи, я – пеший.

Пред крылатые очи предстал.

Плачьте птицы февраль

До озноба, до отвращения,

Плачьте птицы февраль,

Мои боли, моё превращенье

В ледяной самоцветный кристалл

Ах, снежили снега!

На окне – ледяные узоры,

Ах, снежили снега!

Спазмы жизни, укоры!

И серебряной смерти тоска!

РОМАНС ВИНА

Смешалось всё в зелёных струях мая.

Прекрасный вечер! Стройный птичий хор,

И хоровод надежд, и весь сердечный вздор

Сливаются в прелюд, берут своё начало.

Прекрасный вечер, дивный вечер мая!

Вдали гармоники мятежной переливы.

И шпаги солнечных лучей, игривы,

Пронзают сердце дня. День умирает ало.

Я весел, весел я! В хрусталь поющий лей

И не жалей вина! Вновь наполняй бокалы,

Чтоб мог я пренебречь толпой, чтоб не мешала

Она мне позабыть тоску холодных дней!

Я весел, весел я! Искусство и вино

Благословляю и мечтаю в звонких

Стихах прославиться, не в гулких, ломких,

Как ветер осени, бросающий в озноб.

Не в царстве желчи, а в родных пенатах,

Я знаю, что поэт всегда и всем смешон,

Но, золотое сердце, понят он

И лунным светом, и дружком пернатым!

О, женщины! Я пью за ту дорогу,

Ведущую к мечте, осмеянную вами!

Я пью и за мужчин с нахмуренными лбами,

Пусть им не до меня, их мучает изжога.

Покуда вся лазурь рассвечена звездàми

И золотой заре пока не сложен гимн,

Над умершим рыдать не стану и руки

Не попрошу, во тьме отчаянья блуждая.

Я весел, весел я! Какой прекрасный вечер!

Безумно весел я, хотя совсем не пьян!

Не потому ль, что в сердце ураган

Улёгся и платить за счастье жить мне нечем!

Чу! Колокол поёт... Зачем же мне стараться

И петь вина весёлые потоки,

Я весел просто так, как веселы пророки,

Я весел так, что впору разрыдаться!

МЕЧТА ПОЭТА

Я мечтаю порой о сестре, о такой,

Что проста и мила, как голубка, улыбкой,

Чтоб она научила молиться, не хныкать,

А надеяться, жить и мечтать о такой

Что меня вознесёт, песнь – в простор голубой,

Там, где правит Искусство, где жизнь – не ошибка,

Где сестра станет Музой и ангельским ликом

Вдохновит и поддержит, как страсть и любовь.

                                  

И возьмёт мою руку в свои, и шепнёт

Мне на ушко секрет голоском музыкальным

О, всего только несколько нот!

Я мотив восприму, повторю, ты мне верь!

Пусть я только поэт – не предам нашей тайны,

Наш полёт и наш сад, и лазурь, и сирень.

СТАРОЕ ПИАНИНО

Душой уж старый не трепещет инструмент,

Его опущенная крышка похоронна,

Он дремлет, навсегда он изгнан из салона,

Сварливый мизантроп, он глохнет в тишине.

Я помню мать играла умилённо

Ноктюрны без числа, я плачу, в грёзах мне

Те вечера являются бездонны,

Лист грустен, а Бетховен, он отдохновен.

О чёрное отжившее пьянино,

Ты – образ моей жизни, счастье дивно!

Ты музыканта ждёшь, я – Идеала жажду.

Ты дремлешь всё, мой мир, мой камертон,

Скажи мне кто, тобою изумлён,

По мне сыграет траурные марши?

---

[1] Литературный критик, поэт, эссеист (1883-1947). Сотрудничал с журналом «Нигог»

[2] Священник, поэт, философ, эссеист (1905-1985).

[3] В переводе Дубровкина это стихотворение звучит так:

Вас об одном молю: не причиняйте зла

Душе, блуждающей в обители нездешней, -

Она на землю к нам рассвет приносит вешний,

Как синева небес, открыта и светла.

В ней вихрем золотым из глубины лучистой

Встаёт поэзия, разлив повсюду грусть,

Пусть невозможную, признательную пусть

Одной-единственной звезде в лазури чистой.

Он любит, не любя, - не всё ли вам равно?

Не всё ли вам равно, он весел или мрачен?

Посмейтесь: мол, судьбой он просто одурачен, -

Он не посетует – он вас простил давно.

Но если, умерев, столкнётесь вы с Поэтом,

За гробом тягостным настигнет вас упрёк:

Какую простоту и строгость он сберёг

Под гордым этим лбом, в печальном сердце этом!

[4] Другие варианты этого стихотворения и стихотворения «Романс вина» в переводах М. Скоркиной, А. Иохвидовой и В. Камчатникова легко найти в интернете, набрав в поисковике «Неллиган Зимний вечер» или «Неллиган Роман вина». В сборнике «Поэты Квебека» есть ещё 19 стихотворений Неллигана в разных переводах.