Антологии квебекской литературы - 30 - Альфред Гарно и Евдор Эвантюрель

Альфред Гарно (1836-1904) и Эвдор Эвантюрель (1852-1919)

Странное дело, но биография Альфреда Гарно ещё не написана. Это странно уже потому, что был он старшим сыном историка Франсуа-Кзавье Гарно, которого почитают отцом квебекской литературы. Был он и двоюродным дедушкой Эктора де Сен-Дени Гарно, поэта, творчество которого оказало переломное влияние на всю современную поэтику Квебека. Был он и сам самобытнейшим поэтом и знатоком французской поэзии, к его мнению прислушивались... и что же? 

В антологиях Клода Вайанкура( 2008) и Мишеля Эрмана (1992) Альфред Гарно удостаивается упоминания в ряду других поэтов. Мишель Лоран в своей антологии (2000) и Хайнц Вайнман (1996) в своей даже не упоминают о нём. Двухтомная антология под редакцией Жиля Маркотта (1994) представляет этого поэта более чем кратко:

«Творчество Альфреда Гарно (...) насчитывает несколько десятков стихов. Подобно Нере Бошмэну, этот поэт конца века хорошо чувствовал гармонию, но его поэзия, ненавязчиво грустная, более притягательна и чарует своим шёпотом откровенности».

И три сонета – в подтверждение этих слов.

Учебники истории франко-канадской литературы в своём подходе мало отличаются от антологий. Туга (1964) упоминает имя, де Гранпре в четырёхтомной «Истории...» (1967) говорит об Альфреде Гарно, как о самом утончённом, но и самом малозаметном поэте. А последняя из «Историй...» (2007) под редакцией трёх уважаемых литературоведов Бирона, Дюмона и Нарду-Лафарж восемь (!) раз упоминает имя Альфреда Гарно, как сына историка, как одного из корреспондентов Бюи, как члена «библиотеки Кремази» (квебекская школа), как предшественника Неллигана (+ один сонет для образца), в сравнении с Эвдором Эвантюрелем (три раза), и в связи с Альбером Лозо, продолжателя «манеры Альфреда Гарно, иcпользующего темы глубоко интимные и отличающегося изяществом поэтического почерка», как сказано в антологии «Поэты Квебека», вышедшей в издательстве «Наука», Санкт-Петербург, в 2011.

Замечательно, что все, кто говорят об Альфреде Гарно,  говорят о нём в духе Камиля Руа (1906):

«Застенчивый и артист. Он более вдохновлялся своим внутренним миром, чем природой. Поэт переходного периода от стихотворного красноречия, который был на исходе, к спокойной строгости, требовательности к себе и к стихам. Начало настоящего артистизма.»

Единственный сборник стихов Альфреда Гарно был издан уже после его смерти стараниями его сына Гектора в 1906 году. В предисловии сын говорит о великой любви отца к поэзии. К сожалению, скромность, вполне понятная, когда твой отец настолько знаменит, не позволяла Альфреду Гарно широко публиковаться и издавать свои сборники. После смерти Франсуа-Кзавье Гарно, Альфред занимался переизданием исторического наследия отца.

Известно, что Альфред Гарно был принят в коллегию адвокатов, но природная застенчивость противоречила этому поприщу, поэтому он занимался переводами в Сенате и в конце концов стал главой переводческого отдела. Можно предположить, что он вёл скромную, ничем не выделяющуюся жизнь. Однако среди его знакомых и друзей были такие заметные в Квебеке личности, как Папино, Марметт, Фрешетт, Жерэн-Лажуа. Его литературное молчание можно объяснить тем, что его стиль разительно отличался от того, что задавал тон и был властителем умов, от романтического патриотизма.

Всего в сборник вошло 45 стихотворений, из которых – 12 сонеты, и эти стихи покрывают 50 лет жизни автора. Альфред Гарно не помышлял издать отдельную книжку стихов. В стихотворении, которое открывает сборник, в последней строфе он говорит:

О, друзья, я и есть эта ласточка, я

Так привязан к знакомым и милым мне кровлям,

Я летаю, кружусь, я живу не таясь,

Только вот не пою, не дружу с пустословьем.

Если антологии и удостаивают вниманием творчество Альфреда Гарно, то обычно выбирают стихотворение «Перед кладбищенской решёткой». Вместо того, чтобы рисовать мрачную картину кладбища, Гарно предлагает нам улыбчивую картинку. Романтизм этого стихотворения очевиден, но всё же по стилю оно ближе к изыскам парнасцев. И грусть улыбчива, и цветы живы, и закат красочен и птичка поёт в тишине. Этим стихотворением открывается и подборка в сборнике «Поэты Квебека» в очень хороших переводах В. Андреева.

Не станем отступать от правила:

Перед кладбищенской решёткой

Сегодня вечер не томит тоской.

Отрадны краски позднего заката,

И от цветов, укрытых полутьмой,

Доносит ветер негу аромата.

Земли, нам предназначенной, покой...

Здесь всё вокруг безмолвием объято.

Темнеет купол церкви над густой

Листвой деревьев в дымке розоватой.

На небесах закат ещё горит...

С лопатой на плече, в истёртой робе,

Идёт старик-могильщик и глядит

Привычным взглядом на кресты надгробий.

Всё в сумраке готовится ко сну...

Лишь птичья трель тревожит тишину.

Если попытаться представить, как это стихотворение звучало бы, например, у Фрешетта, то понятной станет самобытность Гарно, который действительно отличался от поэтов-патриотов-романтиков. Камиль Руа видел в нём переходное звено между «красноречием в стихах, которое начинает истощаться в Квебеке, и спокойной строгостью, свойственной истинному артистизму, той поэзии, которая теперь[1] набирает силу». Это поэзия нежности и меланхолии, но без тоски, убивающей прелесть дней.

«... О, грусть души, усталость и вялость,

О, тяготы ноши наших забот,

От прелести ночи, увы, не осталось

Ни упоенья, ни сладостных нот...»

Природа тем не менее находится в самом сердце творчества Альфреда Гарно:

«... То озеро в лесу, где тишина царит,

Оно в руках у двадцати холмов,

А в центре – островок, как в воздухе парит,

Очерчен, что мираж, средь прочих островков...»

Вот ещё один сонет из сборника «Поэты Квебека» в переводе В. Андреева

Один, как ныне я в лесу густом,

Идёт мечтатель средь толпы в печали.

Какие перед ним открыты дали?

Какой мечтой он снова в путь влеком?

Прельстился дивным, редкостным цветком,

Который сможет отыскать едва ли?

Наивный, грезит он об идеале?

Но, к сожаленью, идеал – фантом...

Учитель, сей мечтатель – это вы.

Пред роком не склоняете главы;

Песнь создаёте – смертным в назиданье.

А что же ты, поэт, приятель мой?

Ты, словно птица, в темноте ночной

Уснувшая в гнезде, хранишь молчанье.

Многие стихи вдохновлены женщиной. Влюблённая, она больше напоминает мечту, чем реальность из плоти и крови:

«... Похоже, дышишь ты в соцветии её

Души и лепестка воздушным поцелуем...»

Если мать, то это – женщина, воплощающая щедрость:

«... смеющаяся ликом, рядом с ней

И счастье неизбывно.

Кто с ней сравнится, кто нежней,

Кто, среди прочих матерей,

Вам улыбается столь дивно...»

Если купальщица – то её чувственность превосходит всякое воображение:

«...О, свежесть дивная! О, наслажденье! (...)

Своими пальцами живыми

Перебирает гладких прядей лён

Её волос...»

Сестра – она почти любвница:

«...Сестра моя, душа к тебе взывает,

Куда не брошу взгляд – повсюду вижу – ты,

Дитя лобзанья беспорочного, святая,

Подобно ангелу, улыбка – как цветы...»

И ещё:

«...Сестра – дар небес, она – точно супруга,

Бог дарует, чтоб было нам легче дышать,

Та – утешит, когда вдруг приходится туго,

Та – пред кем на коленях в молитве предстать...»

Известно, что сеста Альфреда Гарно стала супругой Жозефа Марметта (см. «Квебекские Тетради» № 21).

Альфред Гарно отличался от поэтов своего времени своей интимностью и откровенностью. Пусть он не считается великим поэтом, но его творчество откроет путь Альберу Лозо и поэзии двадцатого века. Не забудем, кстати, что он двоюродный дедушка Сен-Дени Гарно и троюродный – Анн Эбер. Вообще же семья Гарно, пожалуй, самая большая семья литераторов в Квебеке.

Альфред Гарно

Моя бессонница

Моя бессонница в холодной полутьме,

Когда лбом ветер упирается в стекло,

Когда в мерцаниях, пока не рассвело,

Мерещатся то церковь, то дольмен,

Моя бессонница встречает новый день,

И пробужденье мира, гомон птиц,

И стук подков, и окрики возниц,

Рассветные лучи и утра канитель.

Смолкает, блекнет мысль, что не давала спать,

Навязчивость её мой покидает кров.

О, солнце, ты, смеясь, мне разгоняешь кровь!

Что мне кресты могил, что морок, что напасть

Навязчивая мысль, что не давала спать,

Ушла, как не было моих ночных оков.

Обратимся теперь к творчеству Евдора Эвантюреля, 

чья судьба чем-то напоминает судьбу Альфреда Гарно. Они оба жили незаметно, занимая должности, которые не имели отношения к их творческой деятельности (Эвантюрель несколько лет проработал в Бостоне секретарём одного историка, пытался издавать франкоязычную газету в Массачусетсе, потом был архивариусом), они даже прожили примерно столько же, один 68 лет, другой – 66. Увы, настоящая, полная биографии Евдора Эвантюреля тоже ещё не написана.

 

Эвантюрель довольно рано стал заниматься поэзией. В 1875 году в Квебек-сити состоялось публичное чтение его пьесы «Череп и мозжечок». Пьеса молодого автора (23 года) вызвала скандал. В ней говорилось о студенте медике, который выкапывал из могил трупы, чтобы препарировать их, готовясь к экзаменам. Случилось так, что среди трупов был и труп его невесты. Ещё через несколько недель в журнале «Событие» были опубликованы стихи Евдора. И опять реакция была более чем живой.

Казалось бы, скандал только на руку начинающему поэту. Повсюду это так, но только не в Квебеке. Среди его друзей и покровителей был Жозеф Марметт, о котором мы упоминали выше. Так вот он написал пространное предисловие к первому и единственному сборнику стихов Эвантюреля «Первые стихи» (1878). Это предисловие само по себе примечательно. Марметт восхваляет стихи своего друга, тем самым выставляя себя не в самом выгодном свете. Предисловие было встречено в штыки, хотя ничего особенно скандального в нём не было. Но очевидно, что и предисловие, и сами стихи сильно отличались от всего, что публиковалось в то время. И предисловие это не только не помогло, но навлекло на молодого поэта громы и молнии тогдашней критики. Через десять лет, в 1888 году, Эвантюрель опубликует кастрированный самоцензурой вариант этого сборника.

В чём же было дело? Неужели только в том, что в сборнике не было патриотических стихотворений? Не было и «духовных», пронизанных верой в Бога стихов. Не было и почвеннической тематики. А что же было? Было всякое разное, вдохновенное жизнью и творчеством (скандал, однако!) Мюссе, связь французского поэта-романтика с Жорж Санд, его нервность, его влюблённости, ревность, сифилис, алкоголизм, галлюцинации – однозначно, это не могло понравиться праведным квебекским католикам. И творчество Эвантюреля потерялось в море патриотической поэзии. Его открыли заново только в шестидесятых годах двадцатого века, когда в Квебеке происходили сильнейшие социальные изменения. Тогда и выяснилось, что Эвантюрель, живший в 19 веке, был поэтом века двадцатого, созвучным тем настоениям, что испытывали молодые квебекцы периода «тихой революции».

На двадцати страницах предисловия Марметт живописует встречи с его «юным другом» на острове Орлеан (в получасе езды от Квебек-сити), где они «наслаждались, пия чистый воздух» и говоря о поэзии. Марметт настаивает на «изысканности» поэзии Эвантюреля, но в последних строках говорит, что в будущем поэту следует «приобщиться к патриотическому порыву великого Кремази».

Сборник состоит из двух частей. Стихи не укладываются в классический размер, строка скачет, меняясь пластично от одной строфы к другой, и вообще ведёт себя неподобающе и даже вызывающе.

В первой части, «Кисти и палитра», уже первое стихотворение задаёт лёгкий, почти легкомысленный тон, почти юмористический и очень далёкий от тяжеловесной основательности Кремази и его эпигонов:

«Чахоточная, кашляя на снег,

Зима кончается. Туда ей и дорога.

Оплакивает небо. И кортеж

Влачится к кладбищу мучительно и строго.

Весне вступать в права, наследуя зиме,

Она отбросила из инея тиару,

Предпочитая солнца бант

И тягу к новизне...»

Да, лёгок тон и метафоры взяты из повседневной жизни. Юмор присущ не всем стихотворениям Эвантюреля, но встречается там и сям, порой даже неожиданно в серьёзных стихах. Особенно забавно видеть это в любовной лирике, например, в стихотворении «Влюблённые». Эвантюрель выводит на сцену старого холостяка, который ухажывает за вдовой, как если бы у него вся жизнь была впереди:

Эта любовь согревается у камелька.

А повстречались они после театра, навеселе слегка,

Как обычно, раскланиваясь. Но с тех пор

По субботам и четвергам – это свято, во взгляде немой укор –

Дождь ли, ветер, во фраке, в перчатках белых,

Адвокат у вдовы бывает, аккуратно, как если б подшито к делу.

Влюблены?

                        Да, конечно. И любят друг друга нежно.

Настолько, что чуть услышав звонок, вдова открывает спешно.

Она сияет начищенным самоваром:

- Это вы? Как здоровье?

- Как ваше? – он отвечает с жаром.

И вот, холостяк, застенчивый, уважаемый,

Садится в кресло рядом со своей обожаемой.

А вдова вкушает горячего шоколада.

Они глядят друг на друга, а большего им не надо.

Он думает, дело идёт... ещё немного...

Ему уж за пятьдесят, а он ещё ждёт... вот, ей-Богу!

Не всё забавно и смешно в стихах Эвантюреля. Нет. Он говорит о бедняках, об одиноких, особенно, о больных. В качестве доказательства можно привести поэму «В колледже», которая говорит о смерти одного друга:

«... Он умер в апреле, в конце поста.

Высокий мальчишка, худой и бледный.

Он в церкви был певчим...»

А то ещё расскажет о человеке, в которого ударила молния, а то ещё – о барышне, которая собирается на бал, не зная, что там её поджидает смерть. Но всё же Эвантюрель ближе к парнасцам, чем к романтикам. Стихотворение «Сироты» могло быть ужасно слёзным, но только не у Эвантюреля.

Ровным шагом идут посреди тротуара,

Волоча свои бутсы с толстенной подошвой,

В воскресенье, по праздникам, строго по парам,

Возвращаясь из церкви, сиротки, подброшенные,

Так бредут молчаливо, за ними – монашенки,

Милосердия сёстры с ладонями сложенными,

Их глаза мостовые метут, они их скашивают,

И на чётках твердят Ave, Боженька.

Полдень. Колокол бронзой своею щербатой

Отзвенел. Так идут, но одеты приличненько.

И проходят. Прошли, без оружья солдаты,

Во главе – настоятельница, опричница.

Вторая часть сборника «Взгляды и вздохи» имеет посвящение: «Моей читательнице». Ей же адресовано первое стихотворение этой части. И здесь мы находим лёгкость тона:

«... и эти пустячки, элегии, сонеты,

Я Вам дарю, мадам,

Как, может быть, конфеты.»

«Взгляды и вздохи» открываются длинной поэмой (31 строфа по шесть строк в каждой) «Возвращаясь на корабле». Это такой рассказ в рифму: поэт встречает на корабле девушку; вечером начинает буря, корабль мотает по волнам, по просьбе девушки они остаются на палубе, презирая опасность. Наутро они высаживаются в Квебек-сити и больше поэт не увидит той пятнадцатилетней девушки, память о которой ещё долго будет будоражить его. Друзья остались холодны к его рассказу.

«Я удалился в комнату... Друзья,

Ещё в салоне шумно выпивали,

А я дрожал и, головой тряся,

Рыдал, в подушку слёзы проливая.

Вот если б солнцем осветилася стена

И предо мной предстала бы она!»

Понятно, что «взгляды и вздохи» относятся ко влюблённым. Эвантюрель рассматривает их со всех сторон: ослепление первой встречи, совместные и более чем безумные мечтания, элегии красоткам, обманутые ранде-ву, ссоры и примирения, тоска разлуки и меланхолические воспоминания о прежней любви, одинокие прогулки на природе. Тон этих стихов порой романтический, но сбивающийся на банальщину, то куртуазный, всё кавалеры, знаете ли, дамы. Что-то мне слышится будто из Саши Чёрного.

Вот ещё небольшое стихотворение, которое на мой взгляд вполне характеризует стилистику Евдора Эвантюреля. Формальная свобода, простота языка, намёк на усмешку в последней строфе.

Евдор Эвантюрель

Ранде-ву

Я вышел, надеясь на встречу у церкви.

Она намекнула намедни. Померкли

Солнца лучи, я дышал ветром мая,

Думал – волшебница, думал – святая!

Встречу её и конец всем мученьям!

Я упоён был, я ждал с предвкушеньем.

Благоуханьем сирени овеян,

Думал, сейчас снизойдёт откровенье!

Где же она? Я на паперти нищим

Жду её... нет! Я б узнал среди тыщи!

Нет ещё шляпки, нет её платья,

Солнце уж село, устал её ждать я.

Виду не подал, я гордо вернулся

В дом... тут мне под руку пёс подвернулся.

Сам виноват!

Мы не зря поставили в один ряд Альфреда Гарно и Евдора Эвантюреля. Они из всех поэтов 19 века наиболее близки современной поэзии. Они были маргиналами, каким был и Неллиган. Они сделали совсем мало, объём их творчества был очень мал, но то, что они сделали заслуживает самого пристального внимания.

Тогдашняя критика ставила им в вину то, за что современная критика превозносит их. Наиболее жестоко обошёлся с Эвантюрелем Жюль-Поль Тардивель (о котором мы поговорим в следующем номере «Квебекских Тетрадей»). Тардивель отвергал творчество Эвантюреля в целом, говоря, что читая «Первые стихи», он «испытывал возмущение, удивление, чувствовал себя оскорблённым», ему «было тошно», его «лихорадило, настолько здравый смысл (в этом сборнике) был попран в каждой строчке.» Но главным, для Тардивеля, было отсутствие патриотизма в творчестве Эвантюреля.

От их современников Альфреда Гарно и Евдора Эвантюреля отличает и то, что они не написали и строчки прозы и тем самым афишировали, скромно, но и отважно, концепцию артиста, художника-поэта, вдохновляясь творчеством Мюссе и других французских романтиков. Эту концепцию разовьёт Неллиган, беря пример с Бодлера, Верлена и Рембо. Таким образом, мы можем утверждать, что Гарно и Эвантюрель, один в меньшей степени, а другой в большей, явили собой образ экзальтированного поэта, человека не от мира сего, настоящего рыцаря поэзии.

---

[1] На рубеже 19 и 20 веков (прим. Ф.Х.)