Антологии квебекской литературы - 16 - Пьер-Жозеф-Оливье Шово

Пьер-Жозеф-Оливье Шово

(1820-1890)

Это был адвокат, литератор, политический деятель, судья и профессор-юрист.  Литератор в этом списке мог бы оказаться на последнем месте, если бы роман «Шарль Герэн», написанный Пьером-Жозефом-Оливье Шово, был одним из тех преходящих явлений, о которых с лёгкостью забывает «неблагодарное» потомство. Расскажем подробней об этом человеке и о его романе, не будем неблагодарными.

П.-Ж.-Оливье Шово родился в Шарлебурге, северном пригороде Квебека 30 мая 1820 года. Отца, Пьера-Шарля, Оливье практически не знал, потому что тот умер, когда сыну было четыре года. Мать, Мари-Луиз Руа, вернулась с сыном в отчий дом. Её отец был богатым зерноторговцем. Жозеф Руа позаботился, чтобы у его внука было счастливое детство, благополучное отрочество, осмысленная юность и блестящая карьера в зрелые годы.

Что ж, богатство открывает все двери. Соучениками юного Шово  были Эльзеар-Александр Ташро (одна из самых значительный фамилий Квебека), Люк Лётелье, в будущем лейтенант-губернатор Квебека. В более зрелые годы Шово сдружился с Франсуа-Кзавье Гарно, о котором мы уже не раз упоминали в разных контекстах и о котором будем подробно говорить в ближайших выпусках «Квебекских Тетрадей».

В дни восстания Патриотов, Шово было 17 лет; события эти захватили его воображение. Шово не мог остаться в стороне. Шестого апреля 1838 года в «Канадце» он опубликует свою первую поэму «Восстание». В дальнейшем его сотрудничество с газетами продолжалось и особо стоит отметить другую его поэму «Прощание с сэром Джоном Колборном», тем самым, который жесточайшим образом подавил восстание Патриотов. Понятен тон этой поэмы. А вот ещё одно стихотворение, опубликованное в «Канадце» в 1840 году. Оно, пожалуй, самое ангажированное из всего поэтического наследия Шово:

«Объединение Канад[1] или праздник банкиров»

Сегодня день банкиров,

Но завтра будет наш день,

Сегодня душат свободу,

Но свободу – не задушить!

Сегодня в народ стреляют,

Завтра узнают народа гнев!

Сегодня прибыль считают,

Ничего, сочтёмся завтра, не дрейфь!

Если сегодня золота день –

Завтра настанет день свинца (...)

И завтра принадлежит не вам,

Оно во власти единого Бога!

А Бог обещает завтра

Тем, кто был унижен вчера. (...)

(Народ) Мужайся и ты увидишь,

Ошибкой было их самозванство,

На смену их настанет наш день.

Бесчинство подлогов, бесчинство террора,

За всё расплата будет, верь!

Юношеский максимализм. Но до чего ж похоже на пушкинское:

(...) Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой (...)

Шово всего двадцать лет, он только что был принят в коллегию адвокатов, только что женился на Мари-Луиз-Флор Масс, только-только начал свою адвокатскую практику в конторе свое дяди по материнской линии,  но он уже заметная фигура в журналистике. Однако писательство, увы, не считалось в то время достаточно престижным поприщем. Политика давала гораздо больший простор для развития и самовыражения. И что ж? Вот Шово знакомится и становится «учеником» заметного журналиста Этьена Парэна, который вводит его в политические круги, где вращаются Луи-Жозеф Папино и Луи-Ипполит Ла Фонтэн, вот среди его друзей оказываются журналист Наполеон Обэн (закадычный приятель де Гаспе, сына), политик-писатель Жозеф-Шарль Таше (о нём разговор ещё предстоит) и многожды упомянутый в наших тетрадях Джеймс Хьюстон, создатель «Национального Репертуара», первого и чрезвычайно обширного индекса всей литературной продукции Квебека того времени.

В 1844 году – кризис правительства Меткалфа, Шово выступает в защиту тезисов Ла Фонтэна, уже будучи депутатом,  он отстаивает свою программу, которая состояла из трёх основных пунктов: самостоятельность правительства Квебека, развитие образования и индустриализация страны. Его победа на выборах в парламент вне сомнений – он набрал на тысячу больше голосов, чем его противник. Напомним, Шово в это время 24 года.  Ещё через два года он опубликует свой роман «Шарль Герэн». Его политическая и журналистическая активность таковы, что он становится министром в 27 лет и едва ли не самой заметной фигурой на политическом горизонте Квебека.

Ещё через двадцать лет, в 1867 году, когда возникла канадская конфедерация, он стал первым премьер-министром Квебека. Правда и то, что на этом посту он удержался только пять с половиной лет, потом некоторое время был президентом канадского Сената, но в конце концов отошёл от политики и стал судьёй и преподавателем в университете. Почему так случилось? По моему глубочайшему убеждению – политика и литература ужиться вместе не могут. Политик-философ, политик-романист, политик-идеалист – просто нонсенс! Но согласимся и с тем, что для народного образования в Квебеке Шово сделал довольно много: он создал систему общеобразовательных школ, доступную для всех, которая просуществовала более ста лет[2], он был вдохновителем «Журнала Народного Образования», он способствовал открытию публичных библиотек. Заметим, что и сам он был страстным библиофилом, с юных лет собирал он свою библиотеку, был вхож в круг «библиотеки» Октава Кремази (о ней и о её создателе будет отдельный разговор). В конечном итоге, собранная им и сохранённая после его смерти Национальной Ассамблеей, библиотека была в 2003 году объявлена правительством Квебека достоянием нации.

Довольно о биографии этого замечательного человека, обратимся к его главному литературному произведению, роману «Шарль Герэн». Часть романа появилась сперва в «Альбоме канадского Ревю» (1846-1847), а затем отдельной книгой в 1852 году.

Действие романа происходит в Р., богатом паруасе[3] на южном берегу Сен-Лорана в 1830 году. Англичане установили свои порядки и жестоко угнетают французов. Шарль Герэн растёт без отца, но у его семьи есть земельный надел, позволяющий жить не слишком богато, но и не слишком бедно. Мальчик закончил школу и стоит перед обычным по тем временам выбором, стать ли ему юристом, нотариусом, священником или врачом: «Помимо этих четырёх профессий для образованного молодого в Квебеке нет ничего сколько-нибудь достойного» (выделено курсивом самим Шово). Призвание священника заманчиво для юноши, но в конечном итоге он избирает карьеру адвоката, хоть и не очень верит в успех, потому что в условиях тогдашнего английского правления добиться успеха французу было чрезвычайно трудно. Начало напоминает выбор самого Шово. У Шарля Герэна есть брат Жак, который покинул страну и теперь живёт в Европе, и сестра Луиза, живущая вместе с матерью.

В городе Квебеке Шарль, пока учился, познакомился и сдружился с разными людьми, например, с Анри Вуазэном, амбициозным молодым человеком, считавшим, что французу, чтобы выйти в люди, надо обязательно «обангличаниться». Шарля очень привлекает светская жизнь и литературное общество. В конце-концов юриспруденция наскучивает ему. Месьё Дюмон, директор учебного заведения, в котором учится Шарль, предлагает ему побыть какое-то время в поместье его шурина, богатого земледельца, чтобы молодой Герэн мог узнать, что к чему. Там Шарль встречает Мари Лёбран (Маришка), её мать умерла и её образованием занимается отец. Маришка становится первой любовью Шарля. Он хочет жениться на ней, но Мари просит повременить, чтобы хотя бы известить о том их семьи.

По соседству с хозяйством Герэнов живёт мистер Вагнаэр, бесчестный делец-англичанин, который уже давно хотел бы заполучить их землю. Он даже предлагал вдове выйти за него замуж[4]. Когда у него ничего не вышло с женитьбой, он устроил так, что его дочь Клоринда стала часто бывать в гостях у Луизы, имея в виду Шарля. Девушка она была очень даже привлекательная и Шарль скоро забывает о Маришке. Клоринда очаровывает и мать Шарля; мать передаёт землю, унаследованную от предков, во владение Шарлю. Вагнаэр вместе с Вуазэном обманывают Шарля. Тот, когда обман открывается, порывает с Клориндой, которая, чтобы не выйти замуж за Вуазэна, уходит в монастырь.

Семья Герэнов, увы, разорена. Она переезжает в город Квебек. В 1832 году эпидемия холеры охватывает город. Мать Шарля умирает, когда её сын Жак, ставший в Европе священником, возвращается в Канаду. Месьё Дюмон тоже умирает, оставив две трети своих богатых земель Маришке, а оставшуюся треть он завещал своему любимцу Шарлю. Шарль хочет отказаться от наследства в пользу бывшей возлюбленной. Их любовь оказывается ещё жива. Они женятся. Шарль и его друзья с помощью тестя устраивают на земле Дюмона новое хозяйство. Они богатеют и Шарлю предлагают стать депутатом от этого нового паруаса.

Внимательный читатель сейчас же заметит кое-какие автобиографические черты Шово в этом романе. А вот в учебнике истории квебекской литературы Камиля Руа сказано следующее:

«Это был первый набросок социального романа, но композиция его была нудной и выдавала неопытность автора».

Что ж, приходится согласиться с этим суждением. Читать роман утомительно. Шово занимается морализаторством и притом действительно занудно. Например, пять страниц начала седьмой главы, названной «Каприз и долг», Шово говорит о том, что есть долг и как должно его исполнять. Морализаторство, как было сказано в прежних тетрадях, было составной частью романа и более того – основной его частью.

Любопытно будет отметить схожесть романов Шово и Патриса Лакомба (см. Квебекские Тетради № 15). В обоих романах англичане оказываются владельцами земли французов; в обоих случаях главные герои занимают деньги и это становится причиной их разорения; и та, и другая семья вынуждены поселиться в городе, чтобы познать там настоящую нищету, а то ещё и эпидемию холеры и смерть; и в том и в другом романе герои возвращают себе землю благодаря более чем невероятному вмешательству третих лиц; оба романа заканчиваются свадьбой героя и его сестры.

Структура романа практически одна и та же, но тон романа Шово значительно более «романтичней» романа Лакомба. Романтизм эпохи всего нагляднее проявляет себя в образе Пьера, брата Шарля Герэна: его неспособность приспособиться к социальным условиям, его грандиозные идеи, его тоска, его многочисленные приключения в Европе, его неожиданное религиозное призвание, его внезапный приезд в Квебек (в тот момент, когда в городе царит холера – всё это безусловные черты романтизма с бальзаковской подоплекой.

Более того, Шово в своём романе счёл нужным не разделять две расы непроходимой пропастью. Социальное положение героев Шово отличается особенной неопределённостью. Англичанин Вагнаэр конечно негодяй, но всё же не совсем «чужак» по отношению к французам. Он не из тех англичан протестантов, которые захватили «французские» земли. Он сам иммигрант, жена его была католичкой и завещала после её смерти воспитать дочь в духе католической веры.

С другой стороны, отношения Вагнаэра с французами исключительно деловые и коммерческие. Сами эти французы в глазах Шово не предатели и не трусы, а скорее бесчестные хитрецы. Драма Шарля прежде всего финансовая, а национализм в романе – вещь второстепенная. Разве не предпочёл Шарль фрацуженке Маришке англичанку Клоринду? А Вагнаэр разве не хотел женить свою дочь на французе Вуазене. В первом случае речь шла о восхождении по социальной лестнице, во втором – о корыстном интересе, хотя любовь, как чувство не отрицалось ни одним из персонажей романа.

Обратимся же к тексту романа. Вот братья Герэн, Пьер и Шарль, рассуждают «что делать?» после окончания классического училища:

«Что делать? – Этот вопрос задаётся сам собой, но ответ на него не приходит, как того хотелось бы. И чем меньше выбор, тем он труднее. В нашей стране известно каждому, что выбрать надо одно из четырёх слов, что само по себе чудовищно. В Европе это называется вообще одним словом – степень. Надо получить докторскую степень, чтобы стать медиком, священником, нотариусом или адвокатом. Помимо этих четырёх профессий для образованного молодого в Квебеке нет ничего сколько-нибудь достойного. Если вдруг этот канадец испытывает отвращение ко всем четырём, если он не желает спасать души, калечить тела или вышибать деньгу, то ему остаётся, если он обеспечен, то – ничего не делать, а если беден, то – либо податься за границу, либо умереть с голоду.

При любом другом правительстве, но только не здесь, молодёжь имеет гораздо больший выбор, чему посвятить свою жизнь. А если кому хочется получить такое особенное образование, о котором мы только что сказали, то это означает, что к тому у него есть талант, что на этом поприще он надеется достичь действительных успехов, потому что он просто-напросто верит в себя. У нас же эта исключительность стала правилом. Армия с её громкой славой, которая покупается столь дорогой ценой, большая индустрия, мануфактуры и коммерция, получившие название либеральных профессий, торговый флот, широко развернувший свои паруса и поддерживаемый энергией пара, позволяет юношеству побывать, где только не пожелаешь, инженерные профессии, которые Луи-Филипп[5] осыпал крестами Почётного Легиона, административные должности для тех, чей талант не столь экзотичен, литература, которая объемлет всё и искусста, которые ведут повсюду, вот сколько всего разного открывается перед французским юношей тех же талантов, которыми обладает его канадский сверстник. А для канадца – вот уж нищета выбора: священник, адвокат, нотариус или медик, и ничего с этим не поделаешь.

Пьер Герэн долго размышлял над этим небогатым выбором и в конце-концов сказал себе, что не станет делать то, что делают все, вернее, пытаются делать. Он только что сказал брату о своём  решении проститься с ним надолго, если не навсегда. Шарль, менее решительный, чем Пьер, думал о священничестве, вспоминая своё набожное детство, будучи по натуре скромным и застенчивым, он думал посвятить свою жизнь Господу. Но эти помыслы скрывали другие, гораздо более амбициозные планы, тем более, что нашёлся человек, обещавший ему поддержку,  если он изберёт профессию адвоката. И это обещание согревало ему душу. Он представлял себе день, когда товарищи по школе, всегда подсмеивавшиеся над ним, будут обращаться  к нему почтительно, сняв шляпу, всегда на «вы» и «месьё». Он представлял себе и блестящие проповеди, которые бы он произнесёт с амвона, если станет священником, но всё же в глубине души он не верил, что именно это могло бы стать его призванием.»

Другой эпизод романа говорит о том, как был воспринят отъезд Пьера Герэна Шарлем и его приятелями:

«Ничего удивительного, что отъезд Пьера послужил началом к дискуссии.

- Так значит, - сказал Жан Гильбо, - твой брат нас покинул, потому что не знал, сможет ли он заработать себе на жизнь? Быстро же он сдался.

- Исходя из того, что рассказал мне Гильбо об идеях вашего брата, - сказал молодой адвокат, - я думаю, что эти идеи мне близки.

- Как! Неужели и ты, Вуазэн, тоже так мало любишь своё отечество?

- Боже мой! Да есть ли у нас вообще отечество! Вы только и делаете, что говорите о стране, а мне хотелось бы спросить, может ли Канада вообще считаться отечеством для кого бы то ни было? Две полянки по обоим берегам реки с городом на одной и на другой её оконечности, деревеньки и вокруг лес без конца и края до самого полюса!

- Вот, в этом весь Вуазэн. Он не верит в нашу нацию. Он говорит, что мы все должны «англицизироваться».

- Ах, если месьё Вуазэн англоман, то тебе, Гильбо, не следовало мне представлять его, как патриота. Для меня, политика – всего лишь инструмент, который необходим для сохранения нашей нации. Какое мне дело до того, что мои внуки (предположим, что у меня могут быть внуки) будут жить в абсолютной, коституционной ли монархии или в республике, если им надо будет говорить на другом языке, исповедовать другую веру, не ту, в которой воспитывался я сам, могут  ли они тогда вообще считаться моими внуками? Давайте сперва отстоим себя, как нация, а потом уже поговорим о способах правления.

- То, что вы сказали, месьё Герэн, - совершенная правда. И тем не менее, всё это – совершеннейший сентиментализм. Какое нам дело до наших внуков? Главное – это благосостояние нынешнего поколения. Вы думаете, что мы можем выиграть от того, что отгородимся от всех, а что, если бы мы англицизировались, т.е. совершенно англицизировались, уже наше поколение не испытывало бы такое же плохое к себе отношение.  Подумайте сами, зачем было бы англичанам относиться к нам плохо, если бы мы были бы такими же точно англичанами?

- Позвольте, мой дорогой месьё, мне тоже спросить вас: неужели вы думаете, что наши согласились бы добровольно англицизироваться? Вы думаете, что им достаточно будет сказать: англицизируйтесь, чтобы они тотчас стали говорить по-английски, обрабатывать землю по-английски или по-английски же путешествовать?

- Нет, разумеется, но всё это пришло бы. Надо бы начать с высшего сословия, затем – все образованные люди, потом все имущие, середняки, и там уже и все остальные. Лет за пятьдесят всё бы наладилось.

- А пока, что делало бы низшее сословие без защиты людей образованных? Какие были бы между ними отношения? Почему вам не приходит в голову мысль, что, случись такое, образованные «англицизированные» люди стали бы заодно с англичанами эксплуатировать бедный народ? Вы действительно думаете, что англицизированные могут сочувствовать нашим?

- Браво, мой дорогой Герэн, брависсимо! Речь именно об этом! Это то же, что произошло с нашим дворянством. В глазах правительства оно было значимо, пока представляло нацию. Но стоило ему начать пресмыкаться перед правительством, как сейчас же оно превратилось из дворянства в дворовых. Теперь появилось новое высшее сословие, сословие образованных людей, но если оно пойдёт по тому же пути пресмыкания перед властью, его ждёт та же участь!

- О, нет! Тут совсем другое дело! Дворянство или дворовые, называйте, как хотите, англицизировалось ради ещё большего аристократизма; я же говорю совсем о другом. Англицизация, постепенно захватывая всё большие массы народа, подготовила бы его к тому, чтобы слиться с обширнейшим демократическим океаном, который...

- Стойте, погодите! Я не люблю пышных фраз, и я не собираюсь сливаться с чем бы то ни было. Вся политика англицизации сводится именно к этому, к слиянию. Мне эта идея особенно не по нутру. Что ты на это скажешь, Герэн?

- Теперь месьё Вуазэн нам вещает уже скорее об американизации. Уверяю тебя, мне это совершенно всё равно. Будет меня кусать пёс или сучка... Я против слияния. Народы, как металлы, не сплавляются, пока их не раскалят. Для всех этих перемен нужны настоящие потрясения, надо, чтобы они созрели.

- Что же тут поделаешь? Вас, собственно, и не спрашивают, что вы чувствуете, холодно вам или жарко. Вас ставят перед фактом; а что вы можете сделать с фактами, с цифрами? Мы в теснине между английской эмиграцией и популяцией Соединённых Штатов. Не желаете становиться англичанами, становитесь янки. Не желаете быть янки, будьте англичанами. Выбирайте! Вас меньше полумиллиона, думаете, что вы можете что-то решать? Франции на вас наплевать, ей бы самой получить свободу... (...)»

Дискуссия между главными действующими лицами романа заняла пару десяток страниц, роман объёмен, неспешен, и, как было сказано выше, зануден. Но...

Вот это «но» решает многое. Хотя бы то, что с этого романа (вкупе с «Отцовской Землёй» Патриса Лакомба) началось мощное движение почвенничества в Квебеке, во многом определившее идеологию консерватизма. Но об этом мы поговорим в следующей тетради.

---

[1] Имеется в виду акт 1840 года, объединивший Верхнюю и Нижнюю Канады, после скандально известного рапорта лорда Дюрхами (Дарема), предлагавшего ассимиляцию французского населения Нижней Канады.

[2] Она была преобразована только в 1961-1964 годах комиссией Парэна.

[3] Административная единица территории, связанная с церковью и общиной вокруг церкви.

[4] См Квебекские Тетради № 14, рассказ о том, что для женщины-канадки той поры, сразу после Завоевания, было немыслимо выйти замуж за англичанина.

[5] Король Франции с 1830 по 1848