Устное народное творчество в Квебеке- 2
(продолжение)
Кто станет отрицать значимость той роли, которую в
истории человечества играет устная традиция: издревле и до сих пор люди слушают
сказителей, тех, кто умеет захватывающе рассказывать, будь то «преданья старины
глубокой» или анекдот на злободненые темы в устах эстрадных юмористов. То же
касается и поэзии, которая напрямую связана с устной традицией. Нет народа, у
которого не было бы своих сказаний, своих легенд, песен и сказок.
В этом номере Квебекских Тетрадей мы продолжим наш
разговор о легендах и сказках Квебека. Мы уже выяснили истоки этих легенд на
примере «Охоты Галери» (№7), легенды пересказанной Оноре Бограном , журналистом
и политическим деятелем, которому будет посвящена отдельная тетрадь. Поговорим
на этот раз о легендах исконно квебекских, о тех, что связаны с реальными,
задокументированными событиями квебекской истории. Жюль Мишле в своей «Истории
французской революции» определяет легенду как «деформированное представление
реальных фактов и персонажей». Вообще же само слово «легенда» означает буквально
«то, что было прочитано». Но с печатью в Квебеке периода Новой Франции дела
обстояли, скажем честно, не блестяще, печатных станков было до крайности мало,
поэтому и слово «легенда» претерпело изменение смысла на «то, что было
услышано».
Пока не было
газет, новости передавались изустно, и каждый привносил в своей рассказ нечто
от себя, такую «отсебятинку», которая постепенно, по принципу арабского
телефона, превращала реальное событие в нечто совершенно фантастическое.
Например, легенда о Корриво – одно из проявлений такого превращения. Филипп
Обер де Гаспе, сын, которого называют первым квебекским писателем только
потому, что его роман «Влияние книги» был первым печатным изданием в Квебеке
(1837), в своём романе выразился так: «Я пытаюсь определить (легенду), как
древнюю традицию, сохранённую жителями страны».
Легенду о Корриво
можно назвать легендой «завоевания», потому что она говорит о том, что впервые
вердикт о смертной казни жителя Квебека был вынесен англичанами (и,
соответсвенно, на английском языке, который стал официальным языком, а
французский довольствовался ролью языка перевода). Произошло это в 1763 году,
т.е. сразу после установления британского стиля управления, подобного тому, что
был принят в Англии той эпохи.
Вот, как
рассказывает легенду о Корриво другой квебекский писатель Филипп Обер де Гаспе,
отец, в своей книге «Прежние канадцы» (как вариант "Былые Канадцы", так будет лучше). Чтобы ввести читателей в курс дела,
скажу, что в эпизоде романа де Гаспе, который мы предлагаем вниманию читателей,
дело происходит весной 1857 года. Жюль д'Абервиль, сын владельца
Сен-Жан-Порт-Жоли, и его друг-шотландец Арчибальд Камерон оф Лочейль, закончили
курс обучения в колледже иезуитов в Квебеке. Жозе, старый слуга семьи
д’Абервилей, приехал за ними. По дороге домой, пересекая реку в районе Леви, молодые
люди с удовольствием слушают рассказы слуги, который был чудесным рассказчиком.
Рассказывает он
довольно витиевато, поэтому я позволю себе прежде изложить факты, как их
преподносит сам де Гаспе, отец :
«Три года после
завоевания страны, т.е. в 1763 году, ужасное убийство произошло в приходе
Сен-Валье, в дистрикте Квебека. И пусть с тех пор прошло сто лет, память об
этом трагическом событии сохранилась и обросла сотнями фантастических
подробностей, что и стало легендой.
В ноябре 1749
года одна женщина по фамилии Корриво вышла замуж за крестьянина из Сен-Валье.
После одиннадцати
лет их совместной жизни, её муж умер 27 апреля 1760 года. По приходу зашептали,
что Корриво избавилась от своего мужа, влив ему, пока он спал, раскалённый
свинец в ухо.
Как получилось,
что правосудие тогда же не установило справедливость или ложность этих слухов,
нам то не ведомо, но только три месяца спустя, похоронив первого мужа, та самая
Корриво вышла замуж повторно, тоже за крестьянина той же деревни, Луи Додье, 20
июля 1760 года.
Они прожили
вместе три года. Легенда говорит, что в конце января 1763 года, Корриво, когда
муж заснул крепким сном, размозжила ему череп тяпкой. Чтобы замести следы, она
вместе с её отцом притащила труп мужа в хлев и положила его под копыта лошади,
чтобы подумали, что раны были нанесены подковами лошади. Корриво была обвинена
в убийстве, вместе с её отцом.
Страна была всё
ещё на военном положении и решение по этому обвинению было принято
военно-полевым судом.
Эта девица
Корриво могла так вертеть своим отцом, что старик признал себя виновным в
убийстве, за что и был приговорён к повешенью, о чём гласит приводимая ниже
выдержка из документа военного суда, который впоследствии стал собственностью
семьи Неарн, что из Ла Мальбе (...)
Квебек, 15 апреля
1763
Постановление суда
Военно-полевой
суд под председательством лейтенанта-полковника Моррис, заслушав дело Жозефа
Корриво и Марии-Жозеф Корриво, канадцев, обвиняемых в убийстве Луи Додье, и
дело Изабель Сильвэн, служанки Жозефа Корриво, канадки, обвиняемой в
лжесвидетельстве по тому же делу, постановил следующее: Жозеф Корриво, будучи
признан виновным в преступлении, означенном выше, приговаривается к смертной
казни через повешенье.
Военно-полевой
суд придерживается мнения, что Мария-Жозеф Корриво, его дочь и вдова усопшего
Додье, виновна в том, что знала о готовящемся убийстве и не остановила его. Она
приговаривается к шестидесяти ударам девятихвостой плёткой по голой спине в
трёх публичных местах, а именно: на лобном месте, на рыночной площади Квебека и
в приходе Сен-Валье, по двадцати ударов в каждом из указанных мест, а также к
прижиганию калёным железом левой руки буквой М (meurtre – убийство, обвинение).
Суд приговорил
также Изабель Сильвэн к шестидесяти ударам девятихвостой плетью по голой спине
в то же время и в тех же местах, что и выше означенная Мария-Жозеф Корриво и к
прижиганию калёным железом левой руки буквой P ( parjure – лжесвидетельство, обвинение).
К счастью, эти
приговоры не были приведены в исполнение и вот каким оказалось настоящее положение
дел:
Несчастный Корриво, который решил умереть ради спасения
своей дочери, исповедался отцу Глапьону, который тогда был настоятелем ордена
иезуитов в Квебеке, чтобы подготовиться к смерти.
Как следствие
исповеди, приговорённый сообщился с правосудием. Он заявил, что не может
позволить себе принять сознательно смерть в подобных обстоятельствах, потому
что он не виновен в предъявленном ему обвинении. Он предоставил суду
доказательства своей невиновности, а также невиновности его служанки Изабель
Сильвэн в лжесвидетельстве(...)
Приговор был
изменён и согласно новому приговору Мария-Жозеф Корриво была повешена недалеко
от поля Абраама, в месте прозываемом холмы Невё, обычное тогда место казни.
Её труп был
заключон в железную клетку, а клетка была подвешена на столбе, на перепутье
дорог в Пуант-Леви, где теперь располагается памятник воздержанию, примерно в
двенадцати арпанах к западу от церкви и в одном арпане от дороги. (Арпа́н (фр. arpent) — старинная французская единица измерения длины, равнявшаяся 180 парижским футам, то есть
примерно 58,52 м.)
Вот, как деловито
говорит об этом судебном процессе Обер де Гаспе, отец в своей книге
воспоминаний «Прежние канадцы». А вот как рассказывает о том же персонаж его
романа, слуга Жозе.
«... – Это вам не
побасенки нашего кюре, - живо возразил Жозе, - а самая сущая правда, как если б
он вещал нам с амвона: потому как мой покойный папаша не врал никогдашеньки!
- Да мы верим
вам, мой дорогой Жозе, - сказал Лочейль, - продолжайте же вашу увлекательную
историю.
- Так что ж, -
сказал Жозе, - если мой покойный папаша, смельчак, каких мало, если уж его
пробрал такой страх, что вода стала литься у него из носа, как через соломинку,
то уж вот. И стоит он, глаза больше
головы, боится шелохнуться. И казалось ему, что позади слышит он тот самый
«тик-так», что уже слышал прежде и не один раз, пока был в пути, а только то,
что видел он перед собой, так ему не до тик-така было. И вдруг, как всегда,
когда не ожидаешь, почуял он, что две сухие руки, точно когти медведя, схватили
его за плечи. Он обернулся весь ошалелый и оказался лицом к лицу с самой
Корриво, которая вся вытянулась к нему, через прутья железной клетки, тужась
взлесть ему на спину. Клетка была тяжеленная, и, раскачавшись, грохнулась на
землю с глухим стуком, а ведьма не выпустила плечи моего бедного усопшего
папаши, тянула его к себе, а он сгибался под своей ношей. Кабы не держался он
обеими руками за колья изгороди, так точно раздавила бы его эта тяжесть. Такая
ужасть на него нашла, что он слышал, как вода капала из его носа, ну, точно
дробины на уток.
«Мой дорогой
Франсуа, - сказала та Корриво, - сделай одолжение, поведи меня танцевать на
Орлеанский остров, где ждут меня мои друзья.»
«Ах, ты, сучья
дьяволица! – закричал мой бедный папаша (это было единственное проклятье,
которым он пользовался, да и то, исключительно в такие вот тягостные моменты,
святой человек был!)
- Чёрт! –
воскликнул Жюль, - мне кажется, что момент был как раз такой! Я бы на его месте
чертыхался бы, как безбожник.
- А я, -
подхватил Арчи, - ругался бы, как англичанин!
(...)
«Сучья ты
дьяволица, - ответил ей мой покойный папаша, - так ты меня благодаришь за все
мои «депрофунди»[1] и другие
добрые молитвы, что ты меня тащишь на шабаш! Я и то думал, что тебе три или
четыре тысячи лет торчать в чистилище за все твои проделки. Ты укокошила двоих
мужей – такая мелочь! Я и то жалел тебя, как жалеют всякую тварь. Думал, вот бы
тебе помочь, а ты так-то благодаришь меня за все мои помыслы! Тянешь меня в ад,
как еретика!»
«Мой дорогой
Франсуа, - сказала Корриво, - поведи меня танцевать с моими добрыми друзьями».
И она стукнула
своей пустой головой о голову моего покойного папаши так, что у того в черепе
зазвенело, как в сухой тыкве жменя камешков.
«Даже не
сумлевайся, - отвечал ей мой покойный папаша, - сучья ты Иудина дочь
Искариотина, што я буду тебе козлом, на котором ты поскачешь на свой шабаш
плясать с твоими добрыми друзьями!»
«Мой дорогой
Франсуа, - приговаривала ведьма, - мне никак не перебраться через реку Святого
Лаврентия, потому как это святая река, без помощи христианина.»
«Перебирайся, как
знаешь, чёртова висельница, - так сказал ей мой папаша, - Каждому своё
беспокойство. А ты, если потащишь свою клетку, вывернешь все камни-булыжники из
королевской дороги, а это будут скандалы
и опять твои проказы, потому как платить придётся нам, как если бы мы не
содержали дорогу в надлежащем виде!»
Тут, наконец,
тамбур-мажор перестал отбивать ритм, ударяя в огромный котёл, все ведьмы остановились и трижды крикнули,
трижды взвыли, как делают дикари, выходя на тропу войны, они поют свою песнь
войны и исполняют танец войны. Весь остров сотрясся от этих воплей. Волки,
медведи, все кровожадные звери и ведьмы северных гор соединились в этом вое и
эхо не успокоилось, пока не достигло лесов на берегах Сагне.
Мой бедный
покойный папаша подумал уже, что это Конец Света и Страшный Суд.
Великан с
венчиком из макушки ёлки вдарил три раза и великое молчание воцарилось после
всего этого бедлама. Он воздел руку в сторону моего папаши и возопил
громоподобным голосом: «Ну-ка, пошевеливайся, ленивая псина! Ну-ка, шевелись,
христьянский пёс! Перевози наши подружку! Нам осталось всего-то четырнадцать
тысяч кругов по острову до петушиного крика. Не хочешь ли ты, чтоб она осталась
вне круга? Тебе что ль не по вкусу наши развлеченья?»
«Убирайся ты ко
всем чертям, ты и твоя свора, откуда пришли!» - крикнул ему в ответ мой
покойный папаша, совсем уже выйдя из терпения.
«Ну же, мой
дорогой Франсуа, немного сочувствия, - говорит ему Корриво, - ты против них
ничто! Но время торопит, сынок, давай же, неси меня!»
«Нет! Нет,
чёртова дьяволица! – кричит ей он, - сиди лучше на цепи, в железном ошейнике,
который надел на тебя палач два года назад. Нет тебе лучшего украшения,
дьявльское ты порождение!»
Пока они
препирались, ведьмы на острове опять завели свою дремучую песню:
Пляши на меже,
Будь на стороже!
«Мой дорогой
Франсуа, - увещевает его ведьма, - если ты откажешься перенести меня туда, пока
жив, то я удушу тебя, оседлаю твою душу и всё равно окажусь там, на нашем
шабаше!»
Говоря это, она
схватила его за горло и удушила.
- Как! –
воскликнули хором Жюль и Арчи, - она задушила вашего отца?
- Когда я говорю
удушила, так значит для моего дорогого папаши оно может было бы и лучше, а
только, - продолжал Жозе, - он сознанье вконец потерял.
Когда же он
пришёл в сознание, то услышал птичку, которая будто спрашивала «Чьо-ты?»
«Вот оно что, -
сказал себе мой покойный папаша, - значит, я не в аду, ежели слышу птичек
Божьих!»
Он рискнул
приоткрыть один глаз. Потом другой. Видит, уж день высоко, солнце плещется на
его лице. Птичка на соседней веточке всё вопрошает «Чьо-ты?»
«Дитя ты моё
родное! - говорит ей папаша, - Как мне ответить на твой вопрос, когда я сам не
знаю, чего это я! Вчерась ещё, я думал о себе, что я честный и добрый
христьянин, а после треволнений этой ночи я уж и не скажу точно ли это я,
Франсуа Дюбе, во плоти и в душе, вот он я!»
И тут он принялся
петь:
Пляши на меже,
Будь на стороже!
Он был ещё
наполовину околдован. И ещё так, что только-только обнаружил, что лежит в
канаве. И хорошо ещё, что в канаве воды было меньше, чем грязи, а то бы умер
мой папаша не добрым христьянином, как
святой, окружённый своими родными и близкими,
получив помазанье и всё, что причитается от святой церкви, а умер бы он, прости господи, как животина
лесная, как лось в чащобе, без того уважения, которое я и к вам питаю, молодые
господа. Когда ж он выкарабкался из канавы, как из могилы, то первое, что он
заприметил, была его фляжка; он потянулся к ней, как к спасению, а только, вот
проклятье, была она пуста. Проклятая ведьма всё вылакала! (...)
Легенда о Корриво
достаточно самобытна, чтобы дать простор для всякого рода интерпретаций. Знаменитый роман Анн Эбер «Камураска», по
которому был снят фильм (1973), вполне можно считать одним из вариантов
легенды. Другая квебекская писательница, Моник Паризо, открыто встала на защиту
Корриво в своём романе «Невеста ветра» (2003). Вот отрывок из этого романа:
«Люди забыли её
имя, Мария-Жозеф. Они стали называть её
непочтительно «Корриво».
Они стали
выдумывать легенды и истории, страшные сказки, которыми пугали маленьких
девочек. Её имя встало в один ряд со страшными нелюдями, вроде
Старика-семичасовика[2].
Число её мужей увеличилось до семи, она представляется теперь ужасной ведьмой,
колдуньей, пропащей душой, отравительницей. Первого мужа она сперва оглушила, а
потом положила под копыта лошади, которую стала бить, чтобы лошадь размозжила
ему голову. Она влила расплавленный
свинец в ухо второго мужа. Третьему она пронзила сердце тонкой иглой.
Четвёртого отравила, а, чтобы умертвить пятого, такой же иглой проколола ему
мозг. Двух последних она удушила.
Говорят, что
трава под её виселицей перестала расти. Говорят, что Мария-Жозеф, ведьма,
плясала на шабаше, на Орлеанском острове, что она исчезала из своей железной
клетки в безлунные ночи, чтобы нападать на запоздалых путников. Земля, по
которой она прошла, считалась проклятой и надо было служить молебны, чтобы
снять проклятие с этой земли. Похоже, что она умыкала души всех, кто умер без
соборования.»
No comments:
Post a Comment